Ребенок, способность которого выражать гнев не подавлялась, никогда не станет вечно раздраженным и гневливым взрослым. Невзирая на то что у таких людей есть характер, они проявляют тенденцию быть мягкими, если их не обижают и не делают объектами насилия. Их гнев, как правило, адекватен ситуации, поскольку его не подпитывают оставшиеся в свое время не разрешенными конфликты или прошлые травмы. Люди, которые быстро вспыхивают или скоры на скандал, словно сидят на большой груде подавленного гнева, который находится у них близко к поверхности и потому легко может быть спровоцирован. Гнев, высвободившийся благодаря провокации, мало что дает для разрешения лежащего в глубине конфликта, который состоит в страхе выразить свои убийственные чувства по отношению к родителю или к другой авторитетной и полновластной фигуре, разрушавшей в свое время цельность ребенка. Этот конфликт таится наглухо запертым в напряженности плеч и верхней части спины, и его можно преодолеть только направив давний гнев против того лица, которое несет ответственность за застарелую травму. Однако в жизни гнев зачастую обращается вовсе не на того человека, поскольку рана – стародавняя. Подходящее место для подлинной разрядки можно найти в кабинете психотерапевта.

Многим детям прививают идею, что гнев плох с моральной точки зрения. Человек, мол, должен проявлять понимание, видеть резоны и позицию другого человека, подставлять другую щеку, прощать людям и тому подобное. В пользу подобной философии можно выдвинуть много аргументов при условии, что в результате следования ей человек не станет калекой или неполноценной личностью. Однако в большинстве случаев установка на то, чтобы видеть и понимать позицию других, сводится к отрицанию самого себя, причем истоки подобного самоотрицания лежат в страхе. Конечно, прощать других – это признак милосердия, но выбор должен носить реальный характер. Человек, который не в состоянии впасть в гнев, действует, как правило, исходя не из рационального выбора, а из владеющего им страха. Мой многолетний опыт свидетельствует, что все мои пациенты изначально не могут свободно и во всей полноте выразить свой гнев. Уильям вырос и воспитывался в религиозном доме, где, по его словам, никто и никогда не проявлял гнева. Он утверждает, что и сам ни разу в жизни не гневался. Мать воспитывала его так, чтобы он был идеальным ребенком, ангельски послушным и во всем милым. Хотя со своими светлыми вьющимися волосами Уильям иногда и выглядел вполне по-ангельски, милым он наверняка не был. В его личности крылась масса невысказанной горечи. Часто он жаловался на неудачи, фрустрацию и разочарование в своей профессиональной карьере, равно как и в любовной жизни. Этот мужчина испытывал постоянное разочарование, поскольку был не в состоянии достигнуть той цели, которую ставила перед ним и добивалась от него мать, – стать выдающимся человеком. Да и позднее, уже смирившись с провалом этого честолюбивого устремления, Уильям все равно продолжал пребывать разочарованным, поскольку до сих пор не освободился от воздействия матери, чьим ангелоподобным маленьким мальчиком он оставался и по сей день.

Уильям ни разу за всю свою жизнь не ощутил никакой радости. Испытывая непосильное бремя неосуществимой мечты и став ее заложником, он и в ранние годы жизни был лишен невинности и свободы, которые естественны в детстве. Ему никогда не представился случай и не предоставлялось право почувствовать гнев из-за такой обездоленности и тем более проявить его. Результатом всего этого явилась его вечная борьба за то, чтобы отыскать хоть какую-то минимальную радость в работе и в сексуальной жизни, но это оказалось невозможным, поскольку борьба и радость несовместимы.

Уильям непременно нуждался в возможности выразить свой гнев, поскольку без способности разгневаться ему суждено было оставаться вечной жертвой, слишком уязвимой и беспомощной для того, чтобы отказаться от своей борьбы. Кроме того, ему нужно было согласиться со своей заурядностью и низвергнуть свою мать с пьедестала превосходства. Уильяму требовалось почувствовать, насколько сильно он разгневан на свою мать, но для него это было бы кощунством и святотатством. Многие пациенты подтверждают, что испытали бы чувство вины, доведись им проявить гнев по отношению к родителям, особенно к матери. Слишком многие матери вбивают в своих детей ощущение вины за выражение любых отрицательных чувств, направленных против них. Но вина базируется на страхе и на подавлении гнева. Если ребенку разрешают свободно выражать свои чувства, то он сохранит присущее ему ощущение невинности. Уильям был послушным, подчиняющимся ребенком и никогда не выражал никакого отрицательного чувства, обращенного против своей матери. А маленьким маминым ангелочком Уильям стал после того, как его доминирующая мамаша, которая, помимо всего прочего, смотрела на себя как на богиню, подвергла сына психологической кастрации и превратила в импотента. Уильяму понадобилось несколько лет занятий терапией, прежде чем он стал способен испытывать по отношению к своей матери хоть какой-то гнев за весь тот вред, который она ему причинила, хотя он в полной мере понимал, что с ним натворили. Несмотря на то что тело Уильяма не было закоченевшим до такой степени, как у Сьюзен, в нем наблюдалось настолько много всяких зон и полос напряжения, что оставалось совсем мало возможностей для спонтанного передвижения энергии по телу и, следовательно, мало места для чувств любого рода. Уильям функционировал в значительной мере через волевое усилие. Первый шаг к тому, чтобы вызволить этого пациента из паутины напряжений, служивших тюрьмой для его духа, состоял в действиях по достижению хотя бы незначительных пульсаций в его ногах. Прошло немало времени, прежде чем Уильям сумел заплакать. К счастью, он упорно выполнял упражнения и во время терапевтических сеансов, и дома, поскольку они давали ему ощущение большей живости чувств. Именно достижения в телесной сфере позволили ему в конечном итоге почувствовать какой-то гнев по адресу матери.

Одно из упражнений, которым я призываю своих пациентов заниматься дома, – это колотить кровать. Я и сам проделывал указанное упражнение многие годы, чтобы освободить свои плечи, снять в них напряжение и достигнуть плавных и ничем не стесненных движений рук, которые, по моему убеждению, существенно важны для того, чтобы человеку было легко выразить свой гнев. На начальном этапе я ощущал в правой руке достаточную силу, в то время как левая казалась мне самому слабой и немощной. Никакой человек не может быть по-настоящему эффективным бойцом, владея как следует только одной рукой. Я приучил себя производить каждое утро от 50 до 75 ударов. Со временем мое левое плечо освободилось, и удары, наносимые каждой из рук, практически сравнялись по силе и резкости. Однако нанесение ударов по кровати представляет собой не