— Наймем быструю галеру, граф, — сказал госпитальер. — Кораблю будет трудно идти против течения.

— Нет, маршал! — усмехнулся Раймунд. — Мы возьмем самых быстрых коней! Эти десять лье по дороге, которую я знаю, как свои пять пальцев, промелькнут за два часа! Нет, за час!

Жерар де Жеберрон одобрительно улыбнулся спутнику:

— Полностью вверяю нашу судьбу в ваши руки.

Они взяли лошадей в окрестностях одного из замков, принадлежащих Гильому Десятому, и с небольшим отрядом, вооружившись факелами, понеслись по дороге вдоль Гаронны в глубь материка.

Через час, как и сказал граф Пуатьерский, всадники увидели огни Бордо. Путники пришпорили лошадей, и темные стены и башни города надвинулись на них стремительно. Раймунд сам забарабанил рукоятью меча в ворота сторожевой башни.

— Встречайте дорогого гостя! — весело рявкнул он охране, разглядывающей со стены путников с факелами. — Граф де Пуатье желает засвидетельствовать почтение своему дорогому брату Гильому Аквитанскому! Живее, черти! Живее!

Сдержанный маршал госпитальеров, хоть и не любил, когда при нем чертыхаются, с удовольствием наблюдал за живостью двадцатидвухлетнего графа. В этой живости был залог успеха их предприятия.

Раймунд как ветер ворвался в Бордо, в сопровождении свиты долетел до дворца Омбриер. Но мажордом, вышедший ему навстречу, тут же охладил его пыл.

— Как мы рады! Но, граф, ваш брат, наш хозяин, сейчас в Пуатье, он поехал охотиться две недели тому назад, — мажордом развёл руками. — А когда вернется, мы и знать не знаем! — Он вновь просиял. — Как же мы рады вас видеть!

— Я тоже рад. Но обрадуюсь еще больше, когда услышу про добрый ужин и кадушку с горячей водой! Для меня и для моих друзей, рыцарей ордена святого Иоанна!

— Все будет исполнено, сир Раймунд, — поклонился мажордом.

Граф огляделся — в родном южном дворце было куда уютнее, чем в Винчестерском замке, на перекрестке вечных сквозняков.

— Придется мне побыть вашим хозяином в отсутствие брата! — весело заметил он.

— Вот тут вряд ли, — многозначительно улыбнулся мажордом. — Нынче наша хозяйка — принцесса Алиенора.

Втроем — Раймунд, мажордом и де Жеберрон — они уже шли по коридорам дворца. Перед ними распахивались все новые двери. Вытягивалась вооруженная охрана.

— Маленькая Алиенора? — нахмурился Раймунд.

— О, да. Но она уже не совсем такая маленькая, как вы думаете.

— Неужели подросла?

— Не то слово. В отсутствие его светлости она устраивает вечера для своих друзей и слышать ничего не хочет про сон! Сладу с ней просто нет. Мы засыпаем под струны виол и звон тамбуринов. Голова идет кругом! Боюсь, ваш брат на одних свечах разорится! Если не вспыхнет весь Бордо!

— Как интересно! — весело рассмеялся граф. — И где же эта негодница?

— В парадной зале, конечно. Принцесса любит танцы, а для танцев, как известно, надобно много места. Да и наши трубадуры, Серкамон и его ученик Маркабрюн, предпочитают петь и слушать собственное эхо. Вернее сказать, сир Раймунд, это юной принцессе нравится, чтобы эхо их голосов было повсюду. Как, впрочем, и всех других менестрелей. А их здесь вокруг нее крутится, что мошкары вокруг свечи.

Раймунд взглянул на услужливого мажордома — кажется, несмотря на задорный тон, последнему ночная жизнь крошки Алиеноры была совсем не по вкусу.

Еще несколько коридоров и лестниц, и слуха Раймунда Пуатьерского достиг знакомый голос — совсем рядом лилась песня. А слуги уже открывали перед ними двери в парадную залу дворца Омбриер — именно здесь устраивал пиры Гильом Десятый Аквитанский.

Они вошли нарочито громко — тон задавал Раймунд Пуатьерский. Он едва успел оттолкнуть слуг и прошептать мажордому:

— Встаньте за моей спиной, я разыграю эту стрекозу!

Тот с радостью подчинился. Группа юных аристократов расположилась на большом пятачке, освещенном доброй сотней свечей. Часть молодых людей немедленно обернулась на вошедших. По зале витал голос учителя Маркабрюна — гасконского трубадура Серкамона. Иные из молодежи оскорбленно присматривались к незваным гостям, подозрительно застывшим на пороге, в темноте залы. Всех интересовало: чья грубая душа посмела потревожить идиллию, которую создавал любимец Гильома Аквитанского и его дочери?

— Затмила мне весь женский род та, что в душе моей царит, — несмотря на бесцеремонное вторжение, продолжал петь мужчина лет тридцати пяти в коротком кафтане и квадратной шапочке с пером. — При ней и слово с уст нейдет, меня смущенье цепенит.

Ему аккомпанировало на крутах несколько менестрелей в ярких кафтанах, двое, ударяя тамбуринами о ладони, строили ритм песни. Один звенел цитрами. Серкамон сидел на стуле с высокой спинкой, положив виолу на левое колено.

— А без нее на сердце мгла, — заканчивал трубадур строфу. — Безумец я, ни дать ни взять!

— Это же сир Гильом! — воскликнул один из молодых людей.

Юных аристократов тут собралось десятка три. А еще были сладкоголосые певуны и слуги, что тихо скользили с подносами и вазочками к трапезному столу, заваленному сладостями, и так же тихо исчезали в обратном направлении. При слове «сир Гильом» они застыли и низко поклонились. Немедленно прервал пение и Серкамон.

— Нет, это не герцог, — зашептались другие.

Что и говорить, младший брат здорово походил на старшего. Та же стать, исполинский рост. Разве что у Гильома волосы были каштаново-золотистые, а у Раймунда — просто золотые. Да и помладше он был на добрых четырнадцать лет! И бороды не носил. Но о графе Пуатьерском никто не мог подумать: в Бордо в этот час его никто не ждал…

И вот с лежанки, окруженной молодежью, поднялась девушка и, придерживая платье, громко сказала:

— Кто вы, господа?

Многие юноши с горячностью положили руки на рукояти кинжалов, спрятанных в дорогих ножнах. А Раймунд смотрел на это видение и не верил своим глазам. Уезжая более двух лет назад, он оставлял на родной стороне хрупкую девочку, которой едва исполнилось двенадцать. Очаровательную щупловатую девчонку с пронзительно-сияющими веселыми глазами. Синими, как васильки. Она заливалась горючими слезами, едва узнав о его отъезде. И так и не простила ему этот отъезд. Но эти два года оказались преображением. Перед ним была юная женщина — она успела вытянуться на полголовы, оформиться. Ее стать и красота изумляли…

— Отвечайте же или я позову стражу, — еще выше подняв голову, бросила она.

— Не надо звать стражу, — откликнулся из темноты Раймунд и тотчас увидел, как изменилось лицо девушки. — Идемте, де Жеберрон, я вас познакомлю с моей племянницей.

Он входил в светлые отблески камина, свечей, факелов… Никому и никогда он не протягивал руки с такой радостью. И ни у кого и никогда не видел столько восторга и радости в глазах при его появлении.