значит для него гораздо больше, чем просто ласка.

— Она означает, что я невезучий ублюдок, — прошептал он, наклонившись к моему уху, затем, ещё ближе: — Твои волосы пахнут кокосом.

Он смотрит мне в глаза, как будто ожидая объяснения этому, а мне почему-то трудно придумать что-нибудь дерзкое.

— Это масло, я немного добавляю его в любой шампунь, которым пользуюсь, чтобы увлажнить волосы.

Я осознаю, насколько близко мы находимся. Можно сказать, что мы выглядим готовыми трахнуть друг друга на публике, как будто и не делали этого несколько раз прошлой ночью. На самом деле, каждую ночь… всю последнюю неделю.

Он ласкает мой затылок, а я поглаживаю его татуировку, мы оба смотрим друг на друга, без враждебности, но и без похоти. Ладно, да, с похотью. Но и с большим любопытством. Как будто это новое знакомство друг с другом оказывается гораздо интереснее, чем мы оба могли себе представить.

Мне кажется, что всё происходящее в баре второстепенно. Мне кажется, что мир вращается вокруг скрывающего меня и его непроницаемого пузыря. Ничто не имеет значения, кроме руки Маккенны, которой он обнимает меня за шею, и его сильного, мускулистого предплечья под моей ладонью и пальцами.

Он заметно расслаблен. И я чувствую, что мои ноги словно сделаны из ваты, наверное, так случается, когда у тебя было десять оргазмов за два дня, и это очень на меня не похоже. Как будто я так долго жаждала Кенну, его прикосновений, его ласки, что интимность такого простого действия превращает меня в воск.

Хуже того, он, кажется, жаждет этого тоже. Придвинувшись ближе, Маккенна внезапно оставляет поцелуй на моих волосах, как будто ему безумно хочется попробовать кокоса.

Чёрт. Одно дело трахаться так, как это делаем мы, но это… О боже, он только что застонал мне в волосы. Он целует меня в верхушку ушной раковины и стонет, как будто мы не просто сидим вместе, а занимаемся чем-то очень сексуальным. Я сдерживаю собственный стон, когда чувствую, как его нос утыкается в мои волосы.

— Ты действительно хочешь знать, что означает эта татуировка? — хриплым голосом произносит он, от его дыхания от уха до ботинок пробегает дрожь. Маккенна осторожно отстраняется, и его глаза кажутся летящими пулями. — Что я получу взамен?

— Чего ты хочешь?

— Хочу, чтобы ты рассказала мне кое-что, что не даёт мне покоя, — говорит он, проводя рукой по своей голове.

— Что именно?

Большим пальцем он приподнимает мою голову так, чтобы наши взгляды встретились.

— Скажи мне, из-за чего ты на всех злишься.

— Я злюсь не на всех, я злюсь только на тебя, — говорю я. Это отчасти ложь, отчасти правда. Но он врывается прямиком в прошлое, и внутри разливается что-то ледяное, заполняя вены холодом и превращая их в сосульки.

— И всё же человек, на которого ты злишься больше всего, — это ты сама. Не так ли? — он проводит своим серебряным кольцом по моей нижней губе, и я удерживаю в себе всё, что хочу сказать. Крепко держу в ящичке под крышкой с замком, потому что, как только слова выплеснуться наружу, я никогда не смогу забрать их обратно.

Я никогда не смогу вернуть их обратно.

— Дора, пойдём с нами! — зовёт Тит как раз вовремя, чтобы меня спасти.

Я выдыхаю, затем беру руку Маккенны и медленно её опускаю.

— Тебе придётся меня выпустить, Маккенна.

— Зачем? Решили посекретничать в дамской комнате? — спрашивает он с дерзкой интонацией. Я улыбаюсь, поскольку благодарна ему за то, что он поднимается, чтобы дать мне пройти.

— Точно. Мальчикам вход воспрещён, — предупреждаю я.

Когда я встаю, он снова садится.

— Хорошо, Пинк. Только знай, что я буду ждать тебя здесь, чтобы продолжить с того места, где мы остановились.

— И не мечтай, Волк. Я узнаю у девушек, что означает твоя татуировка.

— Ну-ну, удачи тебе, — говорит он, смеясь своим «это-так-сексуально-что-должно-быть-вне-закона» смехом.

— Привет, девчонки, — приветствую я, присоединяясь к ним.

Именно тогда мой телефон начинает звонить, сердце замирает, когда я вижу, как ОНА появляется на экране моего телефона.

Мои глаза широко распахиваются. Оглядевшись в поисках самого тихого и уединённого места, заглядываю в мужской туалет. Понимаю, что там пусто, закрываю дверь и подпираю её спиной, чтобы ни один парень не смог войти, пока я буду разговаривать.

— Алло? — отвечаю я.

Боже. Я говорю как куриное дерьмо. Как будто в чём-то виновата.

Виновата во лжи и не только. В гораздо большем.

— Пандора?

— Мама. В чём дело?

— Она скучает по тебе и хочет поздороваться.

Перевожу взгляд на крошечное окошко и кусочек луны снаружи. Хм, выглядит достаточно высоко.

— Ей уже давно пора спать.

— Знаю, она не могла уснуть, потому что я обещала, что она сможет поговорить с тобой сегодня, но я была занята, поэтому мы звоним сейчас.

— Понятно, — говорю я, думая: «Нет, на самом деле ты позволила ей допоздна смотреть фильмы в качестве предлога, чтобы проверить меня так поздно и убедиться, что я снова не испорчу себе жизнь».

— Как ты? — наконец спрашивает она.

— Хорошо, мам, — бормочу я, уставившись на носки своих сапог. Они больше не выглядят такими крутыми.

— Ты всё время занята на работе? Считаешь, что сделала разумный выбор?

— Конечно, — вру я, водя носком сапога по квадратной плитке.

— Знаешь, мне трудно уделять Магнолии то внимание, к которому ты её приучила.

— Я буду звонить чаще.

Мать вздыхает, явно недовольная, но признаёт поражение. У меня начинает болеть живот. Она единственная, кто точно знает, что я собой представляю, на что я способна и как легко меня сломать. Я «измеряю свою ценность по её любви», по словам доктора Финли, психотерапевта, который посоветовал мне принять свои ошибки, а также ошибки людей из моего прошлого, и двигаться дальше.

Я думала, что поняла.

Я думала, что так и сделала.

Чёрт, я думала, что, забросав Маккенну помидорами, скажу последнее «пошёл ты», которое должна была сказать своему прошлому.

Я была так, так неправа. Может быть, мне стоит подумать о том, чтобы вместо этого сказать что-нибудь другое.

— С тобой всё в порядке? Где ты? — настойчиво выясняет мать.

— Я в… Кентукки, — вру я.

— Ты обставляешь квартиру в Кентукки?

Я в волнении кусаю губу, гадая, знает ли она что-нибудь обо мне.

— Квартиру для холостяка. Я, как обычно, использую в декоре эклектику. Сталь, тёмные сорта древесины. Это просто офигенно.

— Следи за языком, — смеясь, укоряет она.

В итоге мы немного говорим. Она не идеальна, моя мама. Но она единственная, кто знает, как сильно я облажалась, и не оставила меня.

И она