Старший лекарь наложил руки, прошептал заклинание, и раненый уснул, перестал дергаться и стонать. Пока ему вымыли раны, и наложили смоченные в травяном отваре тряпки, притащили второго, из гвардейцев, с засевшей в плечо стрелой и напрочь отрубленным ухом.

Затем поток раненых стал сплошным: варвар с распоротым животом, что шел сам и орал, что ему нужен шаман… рыцарь, пропустивший удар по шлему, и плевавшийся кровью… гвардеец, чья грудь страшным ударом была промята, точно рачий панцирь, а ребра при каждом вдохе впивались в легкие…

Эрвин подавал инструменты, баночки со снадобьями, чистые тряпки и корпию, помогал уложить тех, кто плевался и визжал, и тех, кто молчал, закусив губу, и был бледен, словно призрак. От запаха горелой плоти, разорванных кишок и лекарств перед глазами мутилось, хотелось опустить веки, чтобы не видеть…

Молодой, красивый рыцарь – ему пришлось отнять ногу выше колена.

Истекший кровью мечник – у него нашли около двух дюжин ран.

Барон со сломанной рукой – после перевязки он умчался обратно в бой.

Юноша из арбалетчиков – обожженный магическим огнем так, что все тело стало громадным ожогом.

Выбитые глаза, искалеченные пальцы, колдовское истощение, когда человек просто валится, вскрытая грудь, где продолжает биться сердце. Залитые кровью пластины доспехов, смятые нагрудники и набрюшники, проломленные шлемы, разорванные кольчуги – все это отбрасывали в сторону.

Эрвин пытался молиться, но не мог, внутри бился один вопрос «Почему?».

Почему Вечный, добрый и милостивый, сотворивший этот мир, позволяет детям своим творить такое непотребство? Почему он разрешает людям и нелюдям в бешеной злобе уродовать и уничтожать друг друга?

Отчего он не останавливает все это – не может или не хочет?

Иногда удавалось краем глаза взглянуть на то, что творится на поле боя, но понять, кто одолевает, юноша не мог. Ветер носил клубы пыли, два войска ворочались, точно вцепившиеся друг в друга чудовища, фонтаны радужного сияния и облака разноцветных искр появлялись там, где вступали в бой чародеи.

Видел, как визжащие берсеркеры из варваров голыми руками разметали строй тегарских латников, страшный встречный удар конницы, когда рыцари Фавилы столкнулись с баронами королевства. Горели стрелы, набрасывались на живых поднятые некромантом трупы, брел, нанося удары, огромный голем, слепой, медлительный, но почти неуязвимый.

Наемники опрокинули выстроившую каре пехоту, но увязли в рубке, и герцог бросил в ход последний резерв. В ответ за вражескими рядами вспыхнуло нечто похожее на огненный цветок, и из его сердцевины вылетел серебристый колышущийся силуэт – маги Тегары бросили в бой призрака.

Мелькнуло лицо Аксиня, что вместе с еще одним возчиком принес раненого рыцаря…

Приволокли Мархата Змей в Глазу, он был без сознания, а вместо правой руки торчала обгорелая культяпка…

Затем Эрвин впал в какое-то оцепенение: он ходил, исполнял то, что ему приказывали, но внутри все словно замерзло, покрылось льдом, он перестал что-либо чувствовать, исчезли мысли и желания. Не дрогнул, когда увидел мечника с торчащим их живота копьем, когда принесли воина, чья пораженная магией плоть стремительно гнила, источая зловоние.

Шевелился, как тот же голем, бездумно и неостановимо.

Вновь донеслось пение труб, и на этот раз победное, серебристое, и все, кто находился в шатре, замерли.

– Неужели наши одолели? – поинтересовался старший лекарь, подняв голову.

Руки его были в крови по локоть, одежда подошла бы палачу или мяснику, а на столе перед ним лежал одурманенный заклинанием воин с раной в боку. Он бессмысленно смотрел в потолок, иногда начинал улыбаться, а из дыры в теле торчала надсеченная мечом печень.

– А, не знаю, – сказал Фардиг, такой же грязный и замученный, как и все остальные.

Жрец Сияющего Орла брался за самые тяжелые раны, не боялся пачкать руки, и спас не одного умирающего.

– Иди, парень, глянь, – старший лекарь махнул рукой с ножом, и Эрвин двинулся к выходу.

Пыль над полем боя исчезла, сгинули колдовские вспышки, и главное юноша понял сразу: армия Тегары удирала, бросая оружие, но у тех, кто сражался за Фавилу, не было сил на то, чтобы преследовать врага. Наемников под стягом с лисой стало в два раза меньше, варвары полегли почти все, от гвардии остались жалкие ошметки.

Там, где еще утром торчала молодая трава, лежали трупы, и порой так густо, что под ними не было видно земли.

– Карр! – сказали рядом с Эрвином.

Повернув голову, увидел, что на голове одного из раненых, которого не затащили в шатер, сидит огромный черный ворон.

– Кыш… – юноша поднял руку, чтобы прогнать птицу, и тут сообразил, что раненый не дышит, что, дожидаясь своей очереди, он просто-напросто помер.

– Карр! – повторил ворон, и его клюв с хрустом вошел в глаз воина.

Эрвин покачнулся, сглотнул, перед глазами все поплыло, и его вырвало.

Шатры были забиты ранеными, и еще больше их находилось снаружи, и большинство лежало на голой земле. Кто-то стонал, некоторые орали, иные молились или выкрикивали проклятия, другие лежали неподвижно, то ли без сознания, то ли спали, то ли при смерти.

Между ними ходили лекари, изможденные, шатающиеся, выбирали тех, кого еще можно спасти, и несли внутрь. Землю покрывали куски обагренных тряпок, кровавые пятна, ошметки внутренностей, лужи блевотины и мочи, жужжали мухи, садились на живых и на мертвых, воняло настойкой мандрагоры.

Нет, совсем по-другому изображались битвы в тех книгах, что он читал в монастырской библиотеке.

– Помилуй Вечный, – сказал Эрвин, вытерев рот, и вернулся в «свой» шатер.

Там новость о том, что их армия одержала победу, вызвала сдержанное облегчение.

– А, хотя бы нам самим не придется вступать в бой, – сказал Фардиг.

– И работы рано или поздно станет меньше, – добавил старший лекарь. – Парень, тащи этого на свободное место, а сюда давайте следующего, вон того, с дырой в голове, иначе умрет…

Эрвин работал, и его ряса была ничуть не чище, чем у лекарей, он почти не отличался от них. Разве что не творил заклинаний, и не бормотал молитв Сияющему Орлу… даже Вечному не молился.

Не поворачивался язык.

Солнце опустилось к самому горизонту, когда выяснилось, что все, кого можно, они спасли, кому суждено – распростились с жизнью, и новых раненых не принесут.

– А, сегодня я напьюсь до зеленых бесов, – проговорил Фардиг, не смущаясь того, что его слышат.

– Не ты один, – буркнул старший лекарь. – У меня там осталось… самогоночка.

Эрвин вышел из шатра и опустился на колени, собираясь все же обратиться к своему богу, поведать ему о своих страхах и сомнениях. Внутреннее оцепенение прошло, он вновь ощущал и думал, как живой, но зато трясся, словно на холодном зимнем ветру, и путал слова.