христианином, и притом очень кротким, я прямо испугался, не вызову ли я волны еврейских погромов».

Накануне процесса в «Казанском телеграфе» появилась анонимная статья, дышащая негодованием в адрес тех, кто осмелился согласиться защищать святотатцев. В связи с этим от имени защитников присяжный поверенный Бабушкин, бывший неформальным лидером команды, обратился к суду с просьбой особо разъяснить присяжным смысл судебной защиты. Председательствовавший в процессе Сергей Викторович Дьяченко произнёс замечательную речь, в которой, в частности, заметил, что «закон предоставляет и самым тяжким преступникам иметь защитников. Какое бы гнусное и возмутительное обвинение не тяготело над подсудимым, закон вменяет суду в обязанность дать ему защитника, и горе защите, которая отказывается от исполнения этой тяжёлой, но священной задачи: представить суду те данные, которые могут повлиять на смягчение участи подсудимого. В условиях жизни подсудимого, воспитания, в обстановке защитник должен тщательно искать всё, что может быть истолковано в его пользу, и представить их суду».

«Я видел, что передо мною существо, у которого воля не связана никакими моральными преградами… слегка горбоносое лицо, черные глаза с каким-то огненным взглядом – всё это давало такое впечатление физической силы и волевой энергии, что и судьи, и присяжные, и публика, и сами защитники как-то с ходу уверовали, что это человек, у которого не дрогнет рука посягнуть на любую святыню».

Воспоминание Г. Тельберга о его подзащитном

Задача перед адвокатами действительно стояла нелёгкая: уж слишком много следов было оставлено их подзащитными, уж слишком много свидетелей что-то видели, что-то слышали. Поэтому кто-то из защитников (например, тот же Тельберг) больше взывал к милосердию, чем разбирал неувязки обвинения; его страстная речь заслужила одобрение следившего по газетам за процессом Льва Толстого. Добиться успеха удалось лишь опытному адвокату Лаврскому, защищавшему сторожа: доказательства против его клиента были самыми неочевидными, да и самый вид дряхлого, постоянно плачущего старика на контрасте с красноречиво уголовными физиономиями других обвиняемых склонял присяжных к проявлению милосердия: «Не виновен!»

В результате трёхдневного процесса Варфоломей Чайкин (Стоян) был осуждён на 12 лет каторжных работ, Ананий Комов – на 10 лет. Максимов был определён на 2 года 8 месяцев в исправительные арестантские отделения. Прасковью Кучерову и Елену Шиллинг приговорили к 5 месяцам 10 дням тюрьмы.

Чайкин и Комов смогли сбежать из тюрьмы, в которую их определили, но если Комов растворился бесследно, то Чайкин, у которого на воле были припрятаны кое-какие «безделушки», пустился в загул, проиграл своё богатство в карты и уже на следующий год попался при попытке ограбления ювелирного магазина. «По совокупности заслуг» и ввиду явной неисправимости он был приговорён к пожизненной каторге, которую отбывал в печально знаменитом Шлиссельбурге.

В тюрьме с Чайкиным, судя по всему, произошли некоторые метаморфозы. Он более не запирался и обстоятельно рассказывал полицейским чинам, в том числе и легендарному сыщику Аркадию Кошко, выпытывавшим у него, не сохранились ли иконы, об обстоятельствах совершённого преступления. Он говорил: «Мне не хочется, чтобы непорядочные люди шантажировали моим именем и вводили в заблуждение утверждением, что иконы целы». Чайкин объяснил и мотивы своего поступка. Он показывал 29 июня 1912 г.: «Мне ужасно хотелось тогда доказать всем, что икона вовсе не чудотворная, что ей напрасно поклоняются и напрасно её чтут, что я сожгу её и никакого не случится чуда: сгорит и всё». Он сам отмечал происшедшие в нём за годы заточения перемены. Вспоминая, как при ограблении одного монастыря он пытался вытащить из раки мощи какого-то святого и выбросить их прочь, он добавил: «Теперь бы я всего этого и не подумал бы сделать. Хотя я и неверующий, но я понимаю, что ничего не стоящая для меня вещь может быть для других святыней». Больной туберкулёзом, Чайкин скончался в Шлиссельбурге то ли незадолго до революции, то ли вскоре после.

Многие верующие сомневались в том, что чудотворная святыня погибла. Ходили слухи, что Чайкин на самом деле сбыл её богатым старообрядцам, охотившимся за иконами дониконовского письма; что матушка-настоятельница в монастыре на ночь подменяла её копией и тому подобное. Некоторые энтузиасты разыскивают её до сих пор…

Не будем им мешать.

24. «Поражение всегда сирота»

Судебные процессы адмиралов Рожественского и Небогатова, обвинённых в неоправданных действиях во время Цусимского сражения, Российская империя, 1906 г.

14 мая 1905 г. в 13 часов 49 минут по местному времени левая носовая шестидюймовая башня флагманского корабля 2‑й Тихоокеанской эскадры броненосца «Князь Суворов» открыла огонь по головному кораблю японской эскадры. Сражение, позже вошедшее в историю как «Цусимская катастрофа», началось.

У каждой много воевавшей нации есть свой символ боевого позора. «Канны» и «Пёрл-Харбор», «Седан» и «Балаклава» в разных языках означают примерно одно и то же – не просто поражение, а именно военное унижение, свидетельство слабости и некомпетентности командования, катастрофического планирования, шапкозакидательского отношения к противнику. В российской военной истории, в общем-то, достаточно богатой на провальные битвы – Клушино и первая Нарва, Аустерлиц и Танненберг; продолжать можно довольно долго, – именно название корейского острова за несколько тысяч вёрст от столиц Российской империи превратилось в имя нарицательное.

«Козлы отпущения»

«У победы тысяча отцов, а поражение – всегда сирота» – эту максиму чаще всего приписывают президенту США Кеннеди, хотя нечто похожее писал ещё древнеримский историк Тацит. Проигранная война с Японией чрезвычайно болезненно ударила по «национальной гордости великороссов», ведь всего за 16 месяцев до Цусимы заголовки ура-патриотической прессы обещали закидать «этих макак» шапками. И вот: в декабре сдан Порт-Артур, в марте 1905 г. русская армия отступила от Мукдена («Первый раз за время войны я видел панику», – вспоминал А. И. Деникин, бывший тогда подполковником), в мае при Цусиме японцы потопили или захватили подавляющее большинство кораблей 2‑й Тихоокеанской эскадры, этой последней российской надежды на перелом в войне.

«То решающее значение, которое имеет в этой войне владычество над морем, и, как следствие этого, те горячие упования, которые возлагаются всей Россией на идущую теперь на Дальний Восток эскадру Рожественского, поневоле заставляют всякого дать себе вопрос: можно ли считать успех этой эскадры в бою обеспеченным?»

Н. Кладо, историк и теоретик флота

Поиски виновных начались сразу, и в кандидатурах недостатка не было. Националисты привычно забубнили про «нож в спину» (действительно, некоторые революционные партии, например эсеры и польская ППС Пилсудского, поддерживали контакты с японской разведкой, но влияние их на ход войны было ничтожным); либеральная пресса много и в целом справедливо писала о стратегических упущениях и кадровой несуразице. Правительство же, так