комнаты. С этого и началась их дружба. И пять вечеров, пока рождался портрет, они разговаривали. Пили коньяк и разговаривали. А Володя рисовал, и рисовал, и рисовал. И на лучшем получившемся варианте портрета Дина Кускова плачет, смотрит вперед себя и плачет. И вся душа, уже их общая с Володей, с мужем, котом Добрыней и псом Бо (всеми, кто участвовал в разговоре тогда), весь свет того вечера струится с полотна.

Тогда они говорили о Никите, Никитушке, Кникте, Небесном мальчике, сыне художника:

– Ой, Вова! А кто это на фотографии? Ах, какие потрясающие красавцы в мастерской на фоне картин! Бог и сын. Вот честное слово! Не слащавая метросексуальная картинка, а рок-н-ролл: сила, энергия, творчество.

– Это мы с Никиткой под Ярославлем.

– А сзади что? – Дина показала на картину на фото за их спинами.

Володя засмеялся:

– «Лестница в небо»! Но мы не пошли. У нас здесь много дел… Меня наверх не пустят, а Никита без меня не захотел.

– Да, мне в Мюнхене О’Доннор говорил, что он тебе 50 000 евро за нее предлагал. А ты не отдал. Почему? Деньги же нужны были?

– Я ее написал в момент полного отчаяния, когда казалось, что с Никитой уже ничего не выйдет. И знаешь, в тумане, в полной неопределенности к нам с сыном по этой лестнице не раз приходила помощь. Не продается божественная помощь ни за какие тысячи евро…

Здесь ее размышления прервала доносящаяся из летнего здания кухни перебранка между тетей Пашей, главным поваром лагеря, и отцом Василием, старостой этого проекта:

– Павлина! Я сколько тебе раз говорил, не клади им вилки к каше. Они и так плохо ручками ворочают, а тут еще и кашу цеплять. Ты сама-то пробовала?

– Я тебя же не зову Васисуалием, чего ты Павлиной-то обзываешься? А вилки я кладу, чтоб преодолевали, как в жизни. Как митрополит учил.

– Дура ты! Прости господи! У них реальных проблем хватает. Им твои искусственные ни к чему. Поменяй на ложки немедленно!

И Дина вспомнила, как Володя тогда рисовал портрет и рассказывал о своем ПРЕОДОЛЕНИИ: через несколько дней после рождения Никиты в молодую семью Курдюковых пришел страшный диагноз.

– У вашего малыша ДЦП. Мы рекомендуем отказаться от мальчика. Он не сможет нормально двигаться, говорить. Вы молодые. Родите еще.

Врач получил по морде. А Володя загремел в полицию. Дальше рассказ о жизни мужиков. Мужской рассказ.

Мать, Алена, отказалась от ребенка. Такое бывает. Не каждому дано пройти испытание. А Володя… Володя отказался от своего предназначения, мировой славы, творческих побед и озарений, вернее, не отказался, а отложил все это на неопределенный срок и… бросил живопись и забрал малыша к себе. Мальчик мог слегка двигать ручками. Все!

Великий Валентин Дикуль понял, что Курдюков будет бороться. И он вместе с ним разработал специальный станок и комплекс упражнений. И дальше началась борьба с ошибками судьбы. И во главе этого встала БОЛЬ! Чтобы начертить новую линию жизни сына, надо было пройти через боль, причем не свою, а маленького беспомощного любимого существа.

Глядя, как мучается обожаемый малыш, можно было свихнуться. Но обоих мужчин вела ВЕРА. Володя ВЕРИЛ в Никиту, а Никита ВЕРИЛ в папу. Через два года станка он поднял малыша на ноги. Чудо? Да. Но Володино и Никитино чудо.

– Я будил Никиту в восемь утра, и до одиннадцати мы занимались очень тяжелой для него гимнастикой. Он ужасно старался, выбивался из сил, плакал от бессилия. Обняв его, я плакал вместе с ним. Потом шли гулять, и он не просился в коляску – знал, что не повезу. Падал и вставал – до изнеможения. После обеда и отдыха снова три часа гимнастики…

В пять лет Никита раньше многих своих здоровых сверстников уже читал книжки, обязательно вслух, «развязывая» не слушающийся язык.

– Малыш все время говорил со мной, чтобы я отвечал, – хотел слышать мой голос. Я читал ему все, что читал сам: Марциала, Шекспира, Томаса Манна. Музыка у нас звучала даже по ночам: Моцарт, Бетховен, Равель. Никита хорошо спал под такую музыку, а я в это время рисовал. Не писал, живопись я тогда бросил, но завел «книгу дней», своего рода дневник в рисунках.

Но перед этим была беда, обернувшаяся прорывом в лечении. Приехала мать, Алена, и насильно увезла Никиту. Три дня малыш просидел в полной прострации. Потом вдруг резко поднялся, ухватился за спинку стула, и с его помощью двинулся к двери, искать отца. В маме, в Алене, все перевернулось. Она ПОНЯЛА.

– Володя! Прости! Приезжай! Он идет! К тебе! – кричала она в трубку телефона.

В этом месте рассказа Динка тогда расплакалась, да и Андрей подозрительно отвернул лицо. Даже слушать было очень тяжело…

В эту поездку в лагерь Володя взял с собой много холстов и краски. Он приготовил для малышей занятия через рисование. Таким образом он когда-то вернул весь мир своему Никите, и тот стал известным, востребованным современным художником. Так он хотел подарить этот мир всем малышам в старооскольском лагере.

На поляне искусств было многолюдно в то утро. За столом под навесом на открытом воздухе уже расселись детишки с мамами. Перед ними – наборы для рисования, краски, кисти, поролоновые валики.

– Любая краска – это восторг! Просто посмотрите внимательнее, – Володя говорил мало. Но от него к малышам тянулась такая искрящаяся энергия, что они повторяли, как могли, все движения и придумки художника.

В тот день темой был «Цвет как эмоция». Дети должны были изображать не конкретные предметы, а свои эмоции по определенной теме. Каждый из малышей мог выбрать любой способ творчества – те, кто мог держать кисть, писали кистью. Другие – поролоновыми валиками, так легче. Некоторые наносили краски на бумагу пальцами или не разжимающимися кулачками.

Динка сидела в углу под навесом и улыбалась. В этой картинке перед ней, в этих рисующих малышах и склонившихся над ними родителях не было ничего страдающего и уродливого. Они были светлые и особенные. Каждый со своим миром и со своим правом на жизнь. Особое внимание привлекал маленький Фима. Малыш был совершенно слеп от рождения. Мама подавала ему краски, предварительно уточняя:

– Фимчик, для осени какой выберем цвет?

– Бежевый! – отвечал малыш и начинал петь песню «Ты мое дыхание» Ады Якушевой.

Дело в том, что Фима все время рисовал музыку. Он знал только названия всех цветов, и для него они выражались любимыми мелодиями, которые ему ставила слушать мама. Синяя краска ассоциировалась с песней «Во Франции неважные дела» Никитиных,