Но волнение ее было слишком сильно, она зашаталась и упала бы, не поддержи ее князь.

— Дайте ей скорее сонных капель, — заволновался доктор, пристально глядя на Мэри, которая, казалось, была в нервном припадке.

Почти насильно заставил ее князь выпить капель, но увидев, что она окончательно ослабела, он взял ее на руки, как ребенка, отнес в ее комнату и позвал Пашу.

Возвращаясь обратно к Вадиму Викторовичу и идя кабинетом, князь заметил, что барон пришел в себя: он сидел, глядя тупым и растерянным взором на лужи крови на полу.

Князь подошел к нему:

— Бедный друг мой, опомнитесь и постарайтесь успокоиться, вам это необходимо.

А сделанного не переделаешь.

— Оба умерли? — тихо спросил барон.

— Она да, а он еще жив, но рана смертельная. Несмотря на свою вину, он великодушен и добр. Очнувшись, он спросил у меня бумагу и перо: я думал, что он захочет составить завещание, но вместо того доктор написал заявление, что будто бы умышленно убил баронессу и сам застрелился, а это избавляет вас от суда людского.

— Не могу принять его великодушия, — протестовал барон.

— Вы обязаны принять его ради ваших детей. Вы отец и не имеете права делать их круглыми сиротами, лишить честного имени и еще громче разгласить семейный скандал.

С глухим стоном барон закрыл лицо руками.

— Вам следовало бы пойти к доктору и сказать, что прощаете его. Вы не знаете, как жестоко наказали его. Он полюбил Мэри, и она любила его: несчастные объяснились, и бедная девушка без ума от отчаяния, — заметил князь.

— Но в таком случае зачем он принимал у себя любовницу? Ведь я потерял голову, когда застал их вместе. Остальное пустяки: его великодушие обезоружило меня, и с умирающим нельзя не считаться. Взгляните, Алексей Андрианович, в сознании ли он: я пойду примириться с ним, — с усилием проговорил барон.

Заторский был в полной памяти и на вопрос князя ответил, что не особенно страдает, хотя чувствует чрезвычайную слабость.

— Простите мне нескромный вопрос, Вадим Викторович: зачем приходила к вам баронесса? Ведь о любви между вами не могло быть и речи, — нерешительно сказал князь.

— Конечно, она знала, что между нами все кончено… — И он в нескольких словах передал, как, будучи призван к Фене и возвратившись от нее, застал в своей комнате баронессу, пришедшую украсть у него яд, чтобы избавиться от мужа: она надеялась, что, овдовев, принудит Заторского жениться на себе.

— Ах, отчего не учат нас дисциплинировать нашу волю, чтобы уметь противиться влечениям плоти, как то предписывает нам честь наша! Как бы я хотел изучить эту науку души, отдать ей свою жизнь… Но Господь не желает этого! — с горечью прибавил доктор.

Князь поспешил вернуться к барону.

— Я прихожу облегчить ваши сомнения, Максимилиан Эдуардович. В отношении жены вы явились лишь справедливым судьей. Она была не только лжива и неблагодарна к человеку, осыпавшему ее благодеяниями и дарившему любовь, но собиралась отравить вас. — Он передал только что услышанное от доктора и прибавил: — Вадим Викторович отнял у нее яд и защитил вашу жизнь против ехидны, с которой уже прекратил всякие отношения. Несмотря на его поступок, вы теряете в нем друга. Хотя он глубоко честен в душе, но страдает недостатком воли и заражен развращенными нравами нашего общества. Он пал жертвой преступной проповеди «непротивление злу». Вывод таков: он не смог стряхнуть с себя развратной, подчинившей его себе женщины. Ах, если бы вы спросили моего совета, Максимилиан Эдуардович!..

— Владей я своей душой, как вы говорите, я не допустил бы порыву злобы ослепить меня. А демон толкнул на двойное убийство, — ответил барон, бледный и расстроенный, вставая с места и направляясь в смежную комнату.

Дрожа от волнения, нагнулся он над раненым, который пристально смотрел на него широко открытыми глазами.

— Я пришел благодарить вас, Вадим Викторович, за великодушие, которое искупило вашу вину, и просить прощения за мой дикий и преступный поступок. Я мог вызвать вас на дуэль, но не убивать. Гнев ослепил меня, — произнес он в волнении.

— От всей души прощаю вас. Более всех виноват я сам, и ваш гнев вполне справедлив. Не поминайте меня лихом… — усталым голосом проговорил раненый.

Подступившие к горлу слезы помешали барону ответить. Молча пожал он руку умирающего, отвернулся и, шатаясь, сделал несколько шагов: очевидно, голова его кружилась.

— Идите к себе, Максимилиан Эдуардович, лягте и постарайтесь уснуть или хотя бы отдохнуть. Завтра вам понадобятся силы, когда прибудут власти, а тем более для необходимых распоряжений по погребению, — заметил князь, беря под руку барона и помогая ему дойти до кабинета.

Затем поспешно вернулся к Вадиму Викторовичу, который дремал, но как будто не страдал, так как не слышно было ни малейшего стона, а только тяжелое и неровное дыхание. Князь сел в ногах постели и углубился в молитву, как вдруг легкий шум прервал его настроение. Подняв голову, он с удивлением увидел Лили. Она стояла на пороге, прижимая к груди образ Богородицы в богатом золотом окладе. На ней был длинный белый батистовый пеньюар, прекрасные белые волосы распустились в беспорядке, а бледное личико казалось прозрачным. Хрупкая, тоненькая девочка походила на видение, и широко раскрытые испуганные глазки ее были красны от слез, которые еще дрожали на густых ресницах.

— Можно войти и положить ему на грудь образ скорбящей Божьей Матери? Это облегчит кончину, — тихонько сказала она.

— Конечно, войдите, положите иконку нашей общей Покровительницы и помолитесь, — ответил князь, приветливо глядя на нее.

Лили потихоньку подошла к постели и прошептала:

— Я была у мамы, но она, кажется, уже умерла. Я помолилась за нее и хотела положить ей на грудь образ, но на меня напал страх, и… не знаю, право, но мне казалось, словно что-то отталкивает меня. Я убежала к дяде Вадиму помолиться, чтобы милосердная Царица Небесная спасла его и очистила. Он всегда был очень добр ко мне, а в прошлом году, когда я была смертельно больна, он ночи напролет просиживал около меня.

Слезы не дали ей продолжать. Она нагнулась к раненому и боязливо спросила:

— Жив ли еще?

Князь утвердительно кивнул головой.

Тогда она осторожно положила икону на лежавшую без движения руку больного. Тот вздрогнул, открыл глаза и улыбнулся, узнав милое, склонившееся над ним личико.

— Это ты, Лили? Спасибо, что пришла.

— Я принесла тебе, дядя Вадим, чудотворную икону, которая облегчит тебя. А могу я помолиться, чтобы Бог помог тебе? Не будет ли это тебе неприятно?

— Молись, Лили. Сам я