– А не лучше ли оставить их на лестнице, пусть бы кто-то другой нашел? – спросила я. – Они же представляли какую-то ценность, раз мы донесли их так далеко.

Надо мной посмеялись.

Поломки в наших скафандрах продолжали накапливаться в быстром темпе, но это шло в предсказуемой прогрессии, и мои спутники не сильно беспокоились. Трещальник вышел из строя совсем: сперва он кое-как работал, если мы стояли почти шлем к шлему, а потом стало проще соприкасаться шлемами, полагаясь на передачу звука через металл и стекло. Фонари тускнели, и круг света, ползущий вместе с нами наверх, постоянно уменьшался.

Это было не так уж и плохо. Чем меньше нам было видно, тем менее очевидным был тот факт, что мы – крошечные существа, которые пробираются по внутренней стороне вертикальной шахты, карабкаясь по лестнице, кажущейся процарапанным на камнях рисунком. Я старалась держаться как можно ближе к наружной стене и, если у меня получалось, почти могла забыть, что по другую сторону нет никакой защиты от падения в пропасть.

И вот в конце концов, когда казалось, что на пути вверх мы преодолели в два раза большее расстояние, чем вниз, мы достигли вехи, отрезка в десять-двенадцать поврежденных ступеней: они обвалились на три четверти вследствие какого-то древнего катаклизма, так что нам пришлось идти гуськом, прижимаясь спиной к наружной стене. Когда мы спускались, этот участок вызвал у меня отвращение, но теперь я в некотором роде успокоилась, убедившись, что до поверхности осталось не так много.

К тому времени наши огни почти погасли. Именно в этот момент Прозор пристально посмотрела мне в лицо, и, хотя я была уверена, что мой собственный фонарь перестал работать еще за несколько поворотов до этого, на шлеме Прозор отразилось желто-зеленое свечение.

– Я так и думала, что ты от меня что-то скрыла, – сказала она, с лязгом прильнув своим шлемом к моему.

– Что я скрываю?

Но тут другие члены отряда тоже остановились. Все смотрели на меня и один за другим потянулись к тем немногим фонарям, что еще работали, чтобы погасить их. Мы стояли во тьме: маленькая группа исследователей на последнем витке спиральной лестницы.

Точнее, так бы и было, если бы из моего лицевого щитка не лился свет. Я посмотрела на каждого из них по очереди, увидела их широко раскрытые, потрясенные глаза за стеклами и решетками шлемов.

– В чем дело?

– Она подцепила светлячка, – проговорил Джастрабарск.

Ракамор был прав, когда говорил, что «Железная куртизанка» возвращается в Тревенца-Рич. Нам предстоял шестинедельный рейс на корабле не больше и не удобнее «Скорбящей Монетты» и с командой, которая оказалась многочисленнее и сварливее. Это должно было стать тяжелым испытанием, но после всего, что случилось в окрестностях шарльера, я встречала проблемы со смехом, как будто родилась для такой жизни. К нам с Прозор относились достаточно доброжелательно, и все равно мы прилагали все усилия к тому, чтобы никто не счел нас дармоедками, которым выпал шанс легко вернуться в цивилизацию. Наверное, это была гордость – и за нас самих, и за память о наших погибших друзьях. Увидев в последний раз брошенную «Монетту», от которой остался один скелет, и тела ее команды, закутанные в остатки парусов и преданные Пустоши, как им самим бы хотелось, мы обе заключили молчаливый договор: не подвести никого из них.

Мы обе готовили, и это восприняли хорошо: у них не было хорошего повара уже несколько рейсов, – однако камбузом дело не ограничивалось. Прозор уделяла много времени Квансеру, приводя его ауспиции в соответствие с действительностью, давая мудрые советы, основанные на опыте. Но если бы она пробовалась на эту работу, я бы узнала.

– Я покончила с этим, Фура, – сказала мне Прозор во время одной из поздних вахт, когда мы лежали рядом. – Я подумывала так поступить еще до того, как Боса снова откусила от нас кусок, но случившееся стало последней каплей. Я побывала в комнате костей и уболтала Рестромель, их костянщицу, чтобы она связалась с банками от моего имени; со всеми конторами, где я за все эти годы кое-чего припрятала. Я собираюсь обналичить эти вклады.

На борту «Куртизанки» было теплее, – может, потому, что команда у нее была более многочисленная или просто Джастрабарску так нравилось. Когда мы сидели в своей каюте, Прозор носила только нижнее белье: шортики и что-то вроде жилета. Обе вещи выглядели грязно-серыми, как всякая старая одежда, сколько ее ни стирай. Когда она отворачивалась от меня, открывались ее плечи и верхняя часть спины – и там, под лопатками, оказался шрам, подобного которому мне никогда раньше не приходилось видеть. Невозможно было разглядеть его целиком, только край, но увиденное заставило меня думать о кратере на лике мира, о разбросанных во все стороны обломках поверхности, похожих на растопыренные пальцы. Рубцы на коже были толстыми и блестящими. Я спросила себя: когда узнаю Прозор достаточно хорошо, чтобы полюбопытствовать, как она заполучила такую отметину?

Понятное дело, момент еще не наступил.

– Полагаю, ты доверяешь деньги ползунам, – сказала я. – Или доверяла до сих пор.

– Выбирать особо не из чего, верно? Кто же еще управляет банками, если не ползуны или щелкуны?

– Люди говорят, это потому, что наши деньги их не интересуют и они не будут злоупотреблять ими. Но когда я разговаривала с капитаном Ракамором, у меня сложилось впечатление, что он считал дело не таким уж простым.

– Слишком простых вещей вообще не бывает. А что сказал Рэк?

– Он счел забавным, что ползуны объявились прямо перед главным банковским крахом тысяча пятьсот шестьдесят шестого года. Мы же до того момента неплохо справлялись, да? А потом случился крах, и ползунам пришлось вмешаться, взять на себя руководство нашими банками во всех мирах. По крайней мере, так написано в книгах, этому нас учили. Но Рэк обо всем говорил так, словно считал ползунов причастными к фиаско, словно их устроило то, что с нами случилось. А теперь дело не только в них; броненосцы и щелкуны тоже запустили щупальца в наши финансовые системы. Я ничего не понимаю, Проз. Зачем пришельцам наши деньги, если пистоли не представляют для них никакой ценности?

– Не нам задаваться такими вопросами, Фура. Вот чему меня научила жизнь. Если моя доля богатства все еще на моих счетах, где и должна быть, с чего меня должно заботить, каковы истинные помыслы ползунов и остальных?

– С того, что кто-то должен об этом подумать.

– Это в тебе светлячок говорит, – сказала Прозор, мудро кивая. – Не думала, что он пробыл в тебе достаточно долго, чтобы проникнуть в серое вещество, но, может, тебе просто не повезло, когда ты съела его на «Монетте».

– А какое отношение светлячок имеет к деньгам?

– Светлячок много чего делает с разумниками, помимо того что проникает им под кожу, как это вышло с тобой. Они становятся нервными, подозрительными. Начинают видеть закономерности, которых нет, всякие бессмысленные связи. Задавать вопросы, на которые нет ответа.