козлы, от первого до последнего. И, видит бог, я, вероятно, дошла до ручки, связавшись с этим Свистуном. Но кому какое дело? Мужчины настолько отвратительны, что в сравнении с ними собаки начинают выглядеть весьма привлекательно. Даже Мерфи.

Ладно, известно, что Мерфи пытался не раз облегчить свой зуд, весьма неэлегантно елозя задом по ковру. И, возможно, когда он спит, его язык непривлекательно вываливается из пасти, а глаза закатываются так, что видны только белки, как в «Кошмаре» Фьюзели. Но взглянем на его положительные черты: он ест, что ему дают, не задавая вопросов; он никогда не жалуется, когда я щелкаю дистанционным пультом; и во время месячных я нравлюсь ему еще больше.

А, слава богу, я начинаю засыпать в теплом шалаше из моего одеяла. Начинаю перемещаться в тенистый нижний мир, где полубодрствование и полудрема свободно переплетаются.

Кто знает, может быть, это как раз то место, куда отправляется Мерфи, когда засыпает?

Я представляю его себе возвращающимся, наконец, домой, после одного из его необъяснимых отсутствий. Лапы грязные, в глазах хитрый огонек, к шерсти прилип стойкий запах дешевых сигар и еще более дешевого одеколона. «Где ты был?» — спрашиваю я. — «Нигде». — «С кем ты был?» — «Ни с кем». — «Что ты делал?» — «Ничего».

Предположим, он вообще не вернется домой. Что я тогда буду делать — слепо брошусь вниз, чтобы выследить его? Куда может пойти собака в таком фешенебельном районе, как мой, когда для проникновения практически во все приличные заведения требуется смокинг и галстук?

Что же, сейчас я явно сплю. Не только ничего не соображаю — я чувствую, что бесцельно мечусь по небольшим улочкам и переулкам, надеясь разыскать свою собаку. Не имея не малейшего представления, куда Мерфи предпочтет направиться, если предоставить ему право выбора.

Наконец, я оказываюсь в той части города, где никогда раньше не бывала. Бреду по плохо освещенной аллее, пока в глаза мне не бросается неоновая вывеска на подвальном окне. «Собачий дом» — написано яркими, пульсирующими буквами.

«Собачий дом»? Может быть, это одно из тех унизительных пристанищ, о которых я слышала? Куда в остальном вполне респектабельные люди ходят, чтобы добровольно подвергнуть себя невероятным унижениям и стоять на четвереньках с ошейником на шее? Даже если так, я должна проверить, хотя бы потому, что это, судя по всему, единственное место, открытое для проверки.

Я спускаюсь по ступенькам вниз и толкаю дверь. Внутри полутемно и душно, и пахнет, скорее, как на… псарне. В смутном свете я с трудом могу разглядеть то, что кажется мне мохнатыми телами, собравшимися небольшими группками вокруг маленьких ресторанных столиков.

Но мои глаза еще не успевают привыкнуть к полумраку, как эти сумерки, как лазер, пронзает луч света. Прожектор, освещающий маленькую сцену, где нет ничего, кроме микрофона. «Дамы и господа! — раздается откуда-то низкий голос. — Добро пожаловать в „Собачий дом“, выдающийся дом собачьей комедии за человеческий счет. Теперь сложите ваши передние лапы вместе и поприветствуйте нашего выдающегося артиста, только что вернувшегося после удачного тура по соседским помойкам. Итак, перед вами Мерфи, единственный и неповторимый!»

Я обалдело стою в глубине комнаты и смотрю, как собака, которую я сразу же узнаю во всем, до мелочей, за исключением ее пикантной бабочки (или это фальшивый зоб, прикрепленный к горлу?), вразвалку выходит на сцену, хватает микрофон и приветствует дико лающую аудиторию. Значит, вот оно что! Это то место, куда уходит Мерфи, когда засыпает. Вот к чему он стремится в своих снах, а возможно, и наяву: иметь шанс встать там и смеяться надо мной и мне подобными…

Ик! Я вскрикиваю и прихожу в себя от прикосновения такого мокрого носа, что шок почти напоминает электрический. И вообще, чей это нос? Это не может быть нос жеребца из душевой, не так ли? Еще мокрого от омовений и жаждущего повторения? Вода в ванной комнате все еще льется, и до меня доносится свист: обрывки еще одной мелодии, эхом отдающиеся от стен.

Мерфи? Я с трудом приоткрываю один глаз и вижу с крайне близкого расстояния ухмыляющуюся морду с черными губами и длинным розовым языком.

— Ох, черт, — хриплю я голосом, заржавевшим от излишка бренди, — значит, я не сплю.

* * *

Ее лицо в потеках туши высовывается из-под одеяла в каком-то дюйме от меня. Опухшие от сна глаза оглядывают меня с раздражением — как будто во всей этой ужасной эскападе каким-то образом оказался виноват я.

— Ох, черт, — говорит она, — значит, я не сплю.

Сначала я несколько смягчаюсь при виде ее смущения. Но не успел я ее простить, как она корчит кислую мину и откатывается от меня.

— Фу, убирайся отсюда, Мерфи, у тебя из пасти ужасно воняет.

У меня? Простите, а она что — потребляла прошлой ночью аккумуляторную жидкость?

— Правда, Мерфи, уходи. Ты же знаешь, в спальню запрещено заходить.

Да ну? Это с каких же пор и кому? И как бы в подтверждение моей мысли, кто бы, вы думаете, появляется из ванной комнаты, и как раз вовремя? Не кто иной, как du jour собственной персоной, завернутый в банное полотенце.

— Всем привет. — Он босиком шлепает к кровати, видимо, считая ту, кто на ней проживает, своей заслуженной наградой. — Надеюсь, ты не возражаешь, что я воспользовался твоим душем?

Возражаю? Черт, почему мы должны возражать? Мой дом — твой дом, и все такое.

Заткнись, телепатически велит она мне. Или, по крайней мере, пытается, вперив в меня налитый кровью взгляд, который, как она надеется, дает мне ясно понять, насколько низко она ценит мое вмешательство. Ладно, пусть будет так, раз она хочет, я дам задний ход. Только ведь будет следующий раз, когда она будет пытаться похвастать мной перед своей компанией с помощью команды: «Говори!». Так пусть об этом забудет. Ничего не выйдет. Nada. Silenzio. Как булавка упадет, будет слышно.

А пока здесь находится этот мужик, пытающийся представить себя послом доброй воли, для чего располагает свой мокрый зад на кровати и одновременно протягивает мне руку, чтобы я ее понюхал.

— Как сегодня поживает старина Мерфи?

Так-так. Верно, нас вчера представили друг другу. Если честно, то я полагал, что парень — настолько нажратый и настолько зацикленный на желании потрахаться, что он об этом и не вспомнит.

Когда я не прореагировал на его протянутую руку, он убрал ее и обнял ею за голое плечо Дану, как будто она — его собственность.

— Теперь ты можешь расслабиться, парнишка, наша хозяйка в надежных руках.