«Завтра»: — Каким было в семье отношение к искусству, спорту?

А.С.: — Сталин не увлекался одной какой-то темой, он был человеком всесторонним. И когда шел о чем-то разговор, то по ходу приобретал широкое звучание, круг тем брался обширный, охватывались сразу многие проблемы, беседа таким образом касалась не только этой темы, происходило не узкое освещение какого-то вопроса, но обсуждение касалось и того, что вокруг, что влияло, помогало этому, что, может быть, мешало. У Сталина была прекрасная память. Он много читал, и первый вопрос, который задавал при встрече: что ты сегодня читаешь, о чем там написано, кто автор? Нужно было на его вопрос ответить: о чем читаешь, кто автор, обязательно, откуда он. Думаю, он неплохо разбирался в искусстве и подходил к произведению и с точки зрения мастерства, и классово-социальной точки зрения: с каких позиций написано. Мы с ним на эти темы беседовали, и Сталин говорил: «У нас много прекрасных историков, писателей, но человек пишет так, как он видит происходящее, а не так, как есть на самом деле. Он не может быть абсолютно объективным. Если человек вышел из среды рабочих, то главный упор у него — на работу и жизнь именно рабочих, а другие классы им освещаются меньше, потому что он жизнь рабочих знает лучше. А настоящий писатель хочет хорошо, достоверно написать. Человек из крестьянской среды лучше напишет о жизни, положении крестьян. Настоящий писатель хочет написать лучше, а лучше он напишет о том, что сам пережил, сам знает».

Например, он нас с Василием посылал в театр, именно посылал, и говорил: «Посмотрите такой-то спектакль». А после просмотра спрашивал: что там, о чем, кто автор? Как-то мы были в Сочи. Тогда еще не было сочинского большого театра, а театральные постановки осуществлялись в небольшом зрительном театральном зале в Ривьере, и гастролирующие театры выступали там же. Мы смотрели пьесу «Исторический замок», поставленную Театром Революции, ныне — имени Маяковского. Я попытался рассказать, о чем спектакль. Сталин спрашивает: «Кто автор?» А я ответить не мог. Он, укоризненно покачав головой, сказал: «Эх ты, деревня!» И после секундной паузы добавил: «Неколлективизированная».

Он всегда думал о важном и первостепенном в происходящей жизни. Например, я рассказывал ему, как возник колхоз в деревне Усово, это становление было у меня на глазах. Сталин очень интересовался: «А кто председатель? А сколько дворов? О чем говорили? А есть ли трактор и другая техника?» Живо расспрашивал и заинтересованно выслушивал.

До этого мы с матерью жили на Кавказе. В 1928–1929 гг. до начала 1930 года мать занималась вопросами коллективизации Вольного аула и селения Актопрак около города Нальчик. Сталин расспрашивал: «Если ты слышал, знаешь, кто руководит, сколько людей, о чем они говорят, как они идут в колхоз, какие разговоры вокруг этого, что об этом думают люди — расскажи».

Пытаются талдычить, что он был оторван от жизни, от народа. Это неправда. Он всегда живо и больше всего интересовался делом, людьми, людьми в происходящем деле. Такие разговоры, о конкретных людях и делах, были у нас с ним не раз, допустим о шахтерах. Он нам рассказывал о Никите Изотове, что это человек, много и хорошо работающий.

* * *

«Завтра»: — А книги для чтения Сталин выбирал сам или ориентировался на вкусы друзей, соратников?

А.С.: — Сам. Книги выбирал сам. Он просматривал и прочитывал огромное количество литературы. Я сам не считал, сколько, но видел, что с утра до ночи он работает, видел, что он постоянно что-то пишет, читает. Ему подносят, уносят документы. Был такой комиссар артиллерийского управления Георгий Савченко, который знал еще родителей Сталина, знал его самого хорошо и близко. У него написано, что Сталин в день просматривает около 500 страниц. Думаю, так оно и было.

— Это была художественная литература или научная?

— Разная. Он никогда не ограничивал себя каким-то кругом авторов, а брал все и из всего делал выводы: кто есть кто, что есть что, из чего и как что можно сделать на пользу Советскому государству.

— Бывали ли в доме гости — деятели искусства?

— При мне нет. А вообще бывали. Я помню только, как Чиаурели приходил.

— Тот был просто в гостях или это был официальный визит к главе государства?

— Когда к Сталину в дом приходили люди по делам работы или просто в гости (но так или иначе это всегда было связано с работой), то приходили просто в хороший дом хорошего человека. У них при этом шел серьезный разговор, интересный всем. И, безусловно, это было полезное общение для всех присутствующих. Сейчас некоторые утверждают, хотят уверить, что если люди шли к Сталину, то чуть ли не как на Голгофу. А если не на Голгофу к нему, то от него уходили на нее. Это ложь! Совершенно не так! Люди приходили, и шли интереснейшие серьезнейшие разговоры. Причем никогда серьезность, значимость этих разговоров не была окрашена в мрачный тон какого-то допроса, требования, не было жестких рамок. Сталин всегда мог раскрыть человека, именно раскрыть, чтобы понять того…

— При Сталине было мощное движение по ликвидации безграмотности, открывались библиотеки, кружки, театры. Видимо, он считал, что через искусство можно перевоспитать людей, создать нового человека?

— Я не слышал такого нарочитого специального разговора о перековке какой-то. Он склонялся к тому, что у человека должны быть и, как правило, есть убеждения. Кого-то можно переубедить, кого-то нельзя. И с этим надо считаться и иметь в виду.

— Сталинские премии в области искусства были, скажем современным языком, престижны и авторитетны. Их присуждение было инициативой Сталина или он поддерживал чью-то?

— Деталей я не знаю, как все это задумывалось. Но, как известно, это деньги его, его инициатива. Как правило, он определял, кому ее дать. А деньги шли из гонорара за миллионные тиражи его трудов. Он как таковых денег не держал, а распределял, куда они должны пойти. Надо отметить, что все свои труды он писал сам. Писал от руки. Не в тетрадях, а на листочках. Ему приносили запрашиваемые им документы, материалы. Он был обложен книгами, газетами, брошюрами, просматривал материалы, сразу же писал. Написанное определялось по местам, куда пойдет: что-то в прессу, что-то в архив, что-то в качестве рекомендаций, а что-то было строго секретно с длительным сроком хранения. Что-то было в одном экземпляре, что-то в нескольких, а потом все экземпляры, кроме одного, должны быть уничтожены. Он сам всегда определял расчет рассылки. И при всем обилии материалов у Сталина на рабочем столе всегда был идеальный порядок.

— Какие жанры, виды искусства он особенно любил, в чем это проявлялось? Были у него любимые актеры, певцы, писатели?

— Да, надо сказать, он любил кино. Фильмы Эйзенштейна, Александрова очень нравились ему, любил и ценил, как играет Орлова. Бывал в Большом театре нередко. Нравилась ему «Псковитянка», «Царская невеста». Понравилась ему опера «Хованщина»: музыка, постановка. После спектакля, когда собрались в комнате за ложей, он похвалил постановку, с исторической точки зрения оценил оперу, объяснил, что явилось мотивом ее написания. Нравилась Сталину балерина Марина Семенова. На годовщину Советской власти 6 ноября 1936 года было торжественное собрание и концерт, среди многих номеров прекрасно, с блеском Семенова исполняла «Кавказский танец». Танцевала в светло-серой черкеске и каракулевой светло-серой «кубанке», и когда она последним жестом сдергивала «кубанку» с головы, у нее по плечам рассыпались белокурые волосы. Впечатление на зрителей это производило огромное, все кричали «браво», «бис». Семенова не повторила номер, но пришла поклониться к левой ложе, где сидел Сталин (прямо над оркестровой ямой, почти у самой сцены). Все кричали «бис», Сталин наклонился к балерине, что-то ей сказал, может, слова поощрения. Она кивнула, дала в оркестр какой-то знак жестом и станцевала снова. Затем, после концерта, все собрались в комнате за этой ложей, обменивались мнениями, и я слышал, как Сталин сказал: «А Семенова лучше всех».