Аркадий Иванович терпел. Так страшно ему ещё не было. Он даже не дышал, когда совсем рядом рыскали в темноте грозные мужчины с тяжёлым оружием. Терпел, вжимался в землю, боялся сделать даже маленький вдох.

Зато сделал большой выдох, но не скоро, лишь только когда прошло достаточно времени с тех пор, как погасли тусклые фонари и перестали мять траву грубые сапоги.

Он выдохнул так, что у него закружилась голова и заурчало в животе. Ещё несколько минут он просто лежал. Но становилось холодно.

Бледно-жёлтая луна почти не давала света. Он заметил, что в этом месте всегда была проблема со светом. Чёрное солнце, обрамлённое ярким кругом, не чувствовало своей полной мощи – наверное жалело это место, чтобы не превратить его в пепел. А луна зависала в небе чисто символично.

Мужчине нужно было двигаться, чтобы не замёрзнуть. Идти вперёд. Возвращаться назад слишком опасно и глупо. Нужно было идти как можно дольше и дальше, чтобы никто его не нашёл.

Он почти не заметил, как со склона вернулся в лес.

Лес молчал. Не было никаких звуков. Ветра тоже почти не было. Был лишь холод. Мужчина шёл, растопырив перед собой руки. Ветки лезли в глаза, а стволы деревьев скрипели, напоминая вздохи каких-то огромных живых существ. Не пели птицы, даже чёртова сова не ухала, радуясь своей добыче. Видимо, в этом месте природа беззвучно радуется своей добыче. Не было и комаров. Только треск деревьев, да шелест ломкой травы под ногами. От этого безмолвия можно было сойти с ума. Это было совсем не так, как в поездке на природу тогда, в детстве, когда неведомые птицы и звери кричали в тёмную ночь, пугая юных туристов. Такое молчание было значительно страшнее.

Иваныч быстро выбился из сил. Даже живот прекратил стонать, ожидая запоздалого жирного ужина, который иногда приходилось разбавлять мезимом или пензиталом, чтобы помочь утробе переварить накопленную внутри жадность.

Пот холодил спину, едва слышно во внутреннем кармане пиджака стукались друг о друга серебряные цершеры. Намокли от росы ноги в дорогих ботинках и тонких носках. Как жизненно необходимо было тепло!

Он шёл долго, слишком долго для человека с такой комплекцией и слишком мало для гнетущего сознание ужаса. Но согреться не получалось.

Поэтому мозг не сразу почувствовал опасность, когда глаза заприметили среди чёрных полос стволов деревьев проблеск огня.

Этот толстый мотылёк шёл к этому огню, даже не думая, что тот может его погубить. Тревожные мысли пришли лишь тогда, когда он подобрался достаточно близко. Да, это был жёлтый, тёплый, ядовито-скрипучий огонь, выплясывающий свой танец над подожжёнными сухими ветками.

Рядом с костром никого не было.

Иванычу пришлось притаиться. Стало ещё страшнее: куда мог отойти тот, кто смог зажечь такой тёплый фрагмент первобытного уюта в этом глухом лесу.

От этого огня отступала даже тьма – некоторые травинки и листья деревьев отражались необычным заревом, наполняя лес сказочными отблесками. Этот огонь звал к себе, чтобы не смешаться в единое месиво с тьмой и согреться.

Ему надоело ждать. Он замёрз так, что ему стало всё равно, кто вернётся к этому очагу. И мужчина приблизился к огню, снял ботинки и протянул свои ноги вплотную к источнику жара. От одежды пошёл пар. Через некоторое время зубы перестали стучать. Даже захотелось вздремнуть, но было слишком жёстко на этой примятой траве.

Из лёгкого полусна Иваныч вышел в тот момент, когда напротив него, загораживаемая пляской огня, оказалась рыжая, почти как этот самый огонь, девчонка. Лет тринадцати. Она была похожа на человека.

– Причинишь мне вред, – сказала она, – я причиню тебе вред тоже. Только больнее.

У неё не было в руках оружия – её ладони мирно грелись у огня, а взгляд пытался быть суровым.

– Я не причиню тебе вред, – осипшим голосом сказал Иваныч.

– Пока я тебе верю. Ты слишком неосмотрительно шёл на огонь. Потом чего-то ждал. Потом просто пришёл греться. Вокруг нет никого. Думаю, ты потерялся.

– Именно так…

– Меня зовут Оливия.

– Необычное имя. Как зовут тебя друзья?

Девчонка перебила его:

– Я представилась. А как зовут тебя?

Иваныч немного смутился, что к нему эта сикильдявка обращается на «ты», но ответил:

– Аркадий Иванович.

– Какое длинное имя. Буду звать тебя Аркада…

– Меня так никто не зовёт. Это не имя!

– У меня нет друзей, кроме Оливера. И никто никак не зовёт меня, кроме как Оливия. Поэтому я буду звать тебя Аркада.

– И где в этом… логика?

– А где твоя еда? – спросила Оливия.

– У меня её нет.

– Я с тобой не поделюсь! – заявила девчонка, вытащив из какого-то небольшого мешка краюшку хлеба.

– Спасибо, я не ем после семи, – попытался пошутить Иванович.

– После семи чего? – спросила с набитым ртом Оливия.

– Ну, диетологи говорят, что есть после семи часов вечера вредно.

– Есть никогда не вредно, если хочешь есть, – девчонка хорошо умела одновременно жевать и говорить. – Кто такие диетологи?

– Это такие врачи…

– Так врачи это врачи. А диетологи тут причём?

Иваныч не нашёл, что ответить. Стало тепло. Он зевнул и вроде бы даже ненадолго отключился из реальности.

Из лёгкой полудрёмы его вывела Оливия. Её рука с куском хлеба оказалась прямо перед его носом.

– На, – сказала девчонка.

И он взял. И тут же начал жевать. Хлеб был невкусный, какой-то жидковатый. Скрипел на зубах песком. Но желудок его принял с благодарностью, перестав урчать.

– Спасибо, – сказал мужчина.

– Наконец-то твой живот перестал привлекать барабашек.

Оливия подкинула в огонь толстую ветку.

Иваныч немного насторожился:

– А они тут водятся?

– Не знаю, – ответила девчонка, прислонившись спиной к дереву. – А ты хочешь проверить?

Иваныч ничего не ответил. Но идея прислониться к дереву показалась ему хорошей. Но сон уже не возвращался. Мужчине захотелось задать новый вопрос:

– Что ты тут делаешь?

– А ты? – чужие вопросы вызывали у Оливии собственные.

– Прячусь.

– А я ищу. И я совсем близко. Завтра я найду своего Оливера и буду радоваться.

– А я буду радоваться, если меня никто не найдёт.

– Странный ты. Надо радоваться тогда, когда ты кому-то нужен.

Иваныч вновь не нашёл ответа. Мысли увели его в период развода, когда жена «спалила» его с какой-то необязательной на тот момент любовницей. Когда сын отвернулся от него, редко навещая отца лишь ради денег. Дочь и до этого мало с ним общалась, а теперь и вовсе перестала. Родителей он уже похоронил. Была работа. Но разве работа это то, что полностью должно наполнять жизнь?

Нескоро удалось задремать,