и воспользовался этим тактическим замешательством как шансом для атаки. Он вихрем вылетел из южных ворот и ударил афинян в центр, застигнув их врасплох. «Ударив в центр афинян, устрашенных и расстройством своих рядов, и отвагой противника, Брасид обратил их в бегство» (V.10.2). Из фракийских же ворот очень кстати вырвался Клеарид, зажав афинян с фланга и повергнув их в еще больший хаос.

Воины с левого фланга бросились в Эйон, а те, кто был на правом, где командовал Клеон, храбро сопротивлялись. Что касается самого Клеона, который изначально не собирался удерживать позиции, Фукидид говорит нам, что он «тотчас же обратился в бегство» (V.10.9) и был убит копьем миркинского пельтаста. Хотя его обвиняли в трусости, источники не подтверждают резонность такого обвинения. Клеон не бежал с левым крылом; он остался в тылу, самой беззащитной части бегущей армии, и был убит копьем, брошенным издалека. Нет никаких свидетельств, что он был поражен в спину. Спартанцы о своих павших при Сфактерии говорили: «Тростник… ценился бы гораздо дороже, если бы умел отличать людей доблестных»[17] (IV.40.2). Во всяком случае, афинские современники Клеона полагали, что при Амфиполе он сражался храбро. Он, а также те, кто бился вместе с ним, были похоронены в Керамике, где покоились достойнейшие воины державы. В его доблести нам не следует сомневаться больше его соотечественников.

Несмотря на гибель Клеона, его воины держались мужественно и не отступали; они не были побеждены до тех пор, пока их не атаковали пельтасты и всадники. Афинская конница, судя по всему, осталась в Эйоне, ведь сражения не ждали. Около 600 афинян погибли. Спартанцев пало только семь, но одним из них был Брасид. Когда его вынесли с поля боя, он еще дышал и прожил достаточно, чтобы узнать, что выиграл свою последнюю битву.

ГИБЕЛЬ БРАСИДА И КЛЕОНА

Битва при Амфиполе устранила двух лидеров, которых Фукидид охарактеризовал как «главных противников мира» (V.16.1). Амфиполиты похоронили Брасида в черте города, на обращенном к агоре месте, возвели ему памятник и стали считать его основателем города и поклоняться ему как герою, устраивая в его честь ежегодные спортивные состязания и жертвоприношения. Он был глубоко предан делу разрушения Афинской державы и восстановления господства Спарты в греческом мире. Если бы он остался жив, война на севере была бы продолжена, и потому его гибель стала тяжелым ударом для тех, кто был настроен бороться за победу.

Как и Брасид, Клеон проводил агрессивную политику по той простой причине, что искренне считал такой курс наиболее удачным для своего города. Тон его публичных выступлений, безусловно, понижал уровень афинской политической жизни, а его жестокость в отношении мятежных союзников не заслуживает одобрения. И все же Клеон воплощал в себе широкий спектр мнений. Он всегда энергично и смело отстаивал свою политическую позицию, при этом излагал ее честно и прямо. Людям он льстил не больше, чем Перикл, и обращался к ним в той же суровой, вызывающей, неприкрашенной манере. Он ставил на карту собственную жизнь, участвуя в экспедициях, к которым призывал, и погиб в последней из них.

Вопреки всем чаяниям Фукидидовых «благоразумных людей», после гибели Клеона Афины не стали жить лучше. Взгляды Клеона сказались в действиях других лидеров, иным из которых не хватало его способностей, другим – патриотизма, третьим – честности, а четвертым – мужества. Однако Фукидид был прав, утверждая, что гибель Клеона, как и гибель Брасида, сделала возможным мир. Никто из тех, кто оставался у власти в Афинах, не обладал достаточным политическим весом, чтобы успешно противостоять миру, за который выступал Никий.

НАСТУПЛЕНИЕ МИРА

Победа при Амфиполе побудила спартанцев послать подкрепление во Фракию, но, когда до него дошла весть о гибели Брасида, оно повернуло назад. Командующий подкреплением Рамфий очень хорошо понимал настроения в Спарте: «…главной причиной их ухода из Фракии была известная им еще при выступлении из Лакедемона склонность лакедемонян к миру» (V.13.2). Последние события на северо-востоке существенно не изменили реалий войны. После захвата в плен спартанцев при Сфактерии их соотечественники не опустошали Аттику, чтобы не спровоцировать казнь невольников. Пелопоннесского флота больше не существовало, да и при нем поддерживать восстания в подчиненных Афинам городах никак не удавалось. Дерзкая стратегия Брасида требовала задействования гораздо большего числа людей, чем могла или хотела дать Спарта; подкрепления же не могли подойти, пока Афины властвовали на море, а Пердикка и его фессалийские союзники оставались враждебными на суше.

Спарте было чего опасаться в случае продолжения войны. Афиняне все еще могли возобновить нападения с Пилоса и Киферы. Илоты бежали все чаще, и спартанцы боялись, что они разожгут еще одно крупное илотское восстание. Новая угроза возникла в связи с близившимся окончанием тридцатилетнего соглашения Спарты с Аргосом. Аргивяне настаивали на возврате Кинурии, и такое условие продления договора было неприемлемым. Однако, вновь ввязавшись в конфликт, спартанцы рисковали бы вызвать к жизни смертоносную аргосско-афинскую коалицию, дополнительной подпиткой для которой могло бы стать отступничество спартанских союзников. Так, незадолго до этого Спарта рассорилась с Мантинеей и Элидой – демократическими полисами, которые страшились спартанского возмездия и, скорее всего, объединились бы с Аргосом.

Кроме того, у многих спартанских лидеров были личные причины для стремления к миру. Члены наиболее влиятельных семей Спарты мечтали вернуть домой своих родственников, находившихся в афинском плену. Фукидид рассказывает, что царь Плистоанакт «усердно стремился к мирному соглашению» (V.17.1), которое наверняка облегчило бы тяжесть его положения: его недруги, так и не простившие ему бесславного вторжения в Аттику в ходе Первой Пелопоннесской войны, обвиняли его в подкупе дельфийского оракула для восстановления своих полномочий; считая это восстановление незаконным, они видели в нем первопричину всякого поражения или несчастья, постигавшего спартанцев. Плистоанакт надеялся, что заключение мира сократит число поводов для таких нападок.

Строго говоря, афиняне казались менее заинтересованными в ведении мирных переговоров. Их территория не подвергалась разорению уже более трех лет, и они продолжали удерживать пленных, которые гарантировали эту неприкосновенность. Хотя запасы казны по-прежнему таяли, у афинян было достаточно ресурсов, чтобы не оставлять борьбу в 421 г. до н. э. и еще как минимум три года, но в большинстве своем они этого не хотели. Неудачи в Мегарах и Беотии, а также восстания во Фракии удручали их, а потери при Делии шокировали. Кроме того, они боялись новых волнений в державе, хотя эти опасения были скорее преувеличены, нежели обоснованы, ведь, пока Афины правили морями, опасность мятежа в Эгеиде или Малой Азии была невелика. Даже восстания в Халкидике не могли распространиться дальше. Однако для афинян эти страхи были реальны, и они помогали им двигаться к миру.

В Афинах ряд недавних поражений и утрата главных сторонников войны усилили позиции Никия и партии мира. Фукидид снова обращает внимание на личные мотивы Никия, поскольку, будучи самым успешным афинским стратегом своего времени, он хотел «остави[ть] потомкам память о себе как человеке, который за всю свою жизнь не принес несчастья родине» (V.16.5). Вдобавок Никий был осторожен по натуре и придерживался политики Перикла: сражаться решительно и сдержанно. После того как победа при Пилосе сделала возможным Периклов мир, он последовательно убеждал афинян принять этот замысел, потому как искренне считал этот курс наилучшим для них.

Разочарование ходом войны, финансовые проблемы и уход лидеров военной партии – все это помогает объяснить движение к миру, но мы все же можем задаться вопросом, почему после стольких жертв афиняне были готовы прекратить войну в тот самый момент, когда их перспективы были благоприятнее, чем когда-либо после Пилоса. Все, что им нужно было сделать, – это дождаться, когда Аргос разорвет свой договор со Спартой и объединится с Афинами в новой кампании. Коалиция Аргоса, Мантинеи, Элиды и, возможно, других городов отвлекла бы спартанцев на Пелопоннесе, в то время как афиняне могли бы одновременно выступить из Пилоса и Киферы и попытаться раздуть пламя илотского восстания. Подобное нашествие полностью сковало бы Пелопоннес, развязав Афинам руки для наступления на Мегары. Было весьма вероятно, что при таком ходе событий Пелопоннесский союз распадется, мощь Спарты будет сведена на нет, а Афины останутся наедине с изолированной Беотией. По меньшей мере Спарта была бы крайне ослаблена и вынуждена заключить более выгодный для Афин мир.

Но такие рациональные расчеты не учитывают глубокой усталости от войны, которую в 421 г. до н. э. испытывали и афиняне. Они понесли тяжелые потери в боях и от чумы, растратили накопленные за долгое