После ванны Гулька отправилась посмотреть, что делается в комнате тети Иры и тети Маруси, кажется, к ним опять пришли гости. В длинных, до колен, бумазейных штанах ядовито-зеленого цвета, с лицом, измазанным зеленкой, она открыла дверь. В комнате тети Маруси и Иры сидел гость с черными добрыми глазами, что-то рассказывая. Все трое пили чай, а на столе стоял необыкновенный торт…

Гость, Виктор Пикайзен, много лет потом старался забыть чувство, близкое к отвращению, которое он испытал в первую минуту, когда на на пороге возникло это вымазанное зеленкой и покрытое струпьями существо… Ирка взглянула на него, и в ее памяти всплыло то мгновение, когда в сторожке под Новосибирском от нее отшатнулась ее любимая учительница… Гулька не заметила ничего, она смотрела на торт.

– Наша Гуленька, – сказала Маруся, а Гулька не могла оторвать глаз от торта, таких больших она никогда не видела. Но главное – посредине торта сидел упитанный, ушастый заяц! Из чистого шоколада!

– Гуленька, не смотри на торт, – сказала тетя Ира, – знаешь же, тебе этого нельзя.

– Да, знаю, нельзя… – произнесла Гуля, не сводя глаз с торта. Он был уже наполовину съеден, на срезах виднелись крем и варенье. Торт резали ломтями с разных сторон, до середины так и не дошли… Чтобы не тревожить зайца, сидящего посередине. – Тетя Ирочка, тетя Ирочка… Можно?… Можно я его только в носик поцелую?

В тот вечер Виктор Пикайзен пришел к квартиру на Большом Ржевском с таким тортом не случайно. Он пришел просить у Марии Степановны руки ее дочери. Маруся пожелала дочери и будущему зятю счастья, с обычной для нее невозмутимостью, хотя по ее лицу было видно, что и она счастлива. А как переполняло счастье Милку и Катю… То, что он моложе Ирочки на три года, не играет никакой роли, зато по нему с первого взгляда можно сказать, что он, – в отличие от Алочкиного Виктора, – «человек нашего круга».

Вырос Виктор Пикайзен в Киеве, его отец был скрипачом в Киевской филармонии, мать – Регина Иосифовна – аккомпаниатором в Киевском театре оперы и балета. Пикайзен говорил не закрывая рта, сыпал поминутно шутками, пересказывал театральные анекдоты, цитировал знаменитых композиторов, исполнителей. Было видно, что он вырос на этих байках, на афоризмах знаменитостей. «Я вырос в балетной яме», – повторял он. «Вот именно, в балетной яме», – бросала на кухне Маруся, а Милка с Катей не понимали: неужели сестре не нравится ее будущий зять? Как он может не нравиться? Талантливый скрипач, ученик Давида Ойстраха, невероятный труженик. Только заканчивает консерватории, а уже дважды лауреат. А сколько в нем доброты, а как он безупречно воспитан!

Виктора Пикайзена действительно нельзя было не полюбить. Тонкий ум, твердые суждения, которые он никому никогда не навязывал, невероятная деликатность сочетались в нем с веселым нравом и искрящимся чувством юмора. Он обожал «Ирочку», ухаживал за ней, что называется, «со всеми онерами»: водил ее с матерью на премьеры в театр, приходил на Ржевский всегда с цветами, целовал с почтением руку каждой из дам, встреченных в коридоре. По-иному он не мог, так его воспитали. В первый же визит он признался, что увидел Ирку в Гнесинке еще в сорок девятом году, когда ему было пятнадцать лет, и тут же заявил своей матери, Регине Иосифовне: «Мама, это моя будущая жена». Это признание Виктора никого не удивило, Кушенские всегда знали, что браки совершаются на небесах.

Конечно, на небесах. Кто бы мог подумать, что Татка встретит Яноша и будет жить в Венгрии?

Когда в пятьдесят шестом советские танки вошли в Будапешт, Татка было отчаялась, но время действительно изменилось. Янош, прожив в Венгрии год, вернулся в Москву, пытался поступить в аспирантуру. Власти – то ли его собственные, то ли советские – этому воспрепятствовали. Раз уж так сложилось, значит, придется ехать в Венгрию, – так Татка объясняла свое решение. Она соглашалась с тетками, что лучше бы им с Яношем жить в Москве, но Алочка-то знала, что сестра не жалеет, что уезжает. Алке нравился Янош, веселый, крупный парень, чем-то похожий на Виктора Котова – та же стать и нрав, та же любовь пропустить стаканчик, побалагурить, и – кстати – тоже деревенский! Жалели и она, и Татка лишь о том, что вопреки желанию мужа, у которого была прекрасная работа в Будапеште, жить они с Таткой будут не в столице, а в городе с непроизносимым названием Секешфехервар. Там был огромный металлургический комбинат, и только там Татка рассчитывала строить собственную карьеру.

Алочке нравился и Виктор Пикайзен, она радовалась и за Ирку, у которой сложится прекрасная жизнь, полная концертов, цветов, оваций… Неважно, что они пока ютятся в Марусиной комнате, где нет места ни для кого, кроме рояля «Bechstein». Неважно, что их дочь, которую тоже назвали Татьяной, спит в бельевой корзине, стоящей под роялем. У них все впереди.

– Твоя сестра всегда умела устроиться, – повторял Соломон жене.

– Слоник, ты о чем?

– Сумела отвадить этого актеришку и привадить Пикайзена, – заявлял Соломон. – А ты пошла у Алки на поводу.

– По крайней мере Алочка с нами, а вот Таточка на чужбине, – вздыхала Катя.

Катя с Милкой мечтали о том, что вот-вот найдет себе пару и Мишка, окончивший институт. У их детей родятся свои дети, и жизнь сестер и их брата Кости начнет свое новое отражение во внуках. Что-то ней будет так же, как в их жизни, что-то совсем по-другому. В жизни детей не будет голода, разрухи, но в ней, как в зеркалах вестибюля, все так же будет отражаться их дворянский уклад, их вера в лучшее, любовь, которая всегда будет держать семью вместе. И в сытости можно отличать истинные ценности от ложных, видеть большие и малые радости, которыми полна жизнь. Главное – научить детей трудиться.

– Главное – научить Гулю и Таню трудиться, – повторяли вслед за матерями и Алка с Иркой, и каждая считала, что уже знает, как должна сложиться жизнь ее дочери.

«– Уехать? Я засекреченный подполковник Советской армии! Проектирую дренажи для каждой шахты каждой атомной ракеты в стране! В ваш Израиль могу уехать только через Магадан. Черт меня дернул жениться на еврейке!»

– Ал, ты спишь? – Виктор оставил надежду уснуть. Всю неделю встаешь через силу, мечтая выспаться в выходные, а по воскресеньям уже в семь сна ни в одном глазу. – Спишь, да?

За сервантом, перегораживающим комнату, стояла выразительная тишина. Виктор шумно вздохнул: «Ну ладно, спи…»

Раньше за сервантом стояли две кровати, создавая облик супружеской спальни, правда, спали там Алка с дочерью. По другую сторону серванта в гостиной с обеденным столом, пианино, книжным шкафом, журнальным столиком и креслами спал на угловом зеленом диване Виктор. Так сложилось еще четырнадцать лет назад, когда семья Котовых переехала на Болотниковскую улицу из квартиры в доме с зеркальным вестибюлем. Недавно Виктор купил тестю с тещей кооперативную квартиру у метро «Беляево», дочь переехала в их бывшую комнату, за сервантом спала лишь жена.