не позволят так себя вести». Но Ванька и рад бы взять Машеньку в жены, да мать его категорически была против. Сказала: «Не смеши людей. Чтобы хозяйство в семье вести, тебе нужна крепкая и здоровая баба, а не пигалица. Отслужишь армию — найдешь другую. Вон иди утопи котят, — тетка Авдотья показала сыну на помойное ведро с водой. — Кошка у нас опять окотилась!»

В углу избы, около старинного сундука, кошка облизывала котят, которые тыкались ей в живот. Ванька знал железный характер матери, потому и не перечил ей ни в чем. Взял котят, которые тихо и беспомощно мяукали и вырывались из его рук, спустился с крыльца и на березовом чурбане поочередно начал рубить им головы. Рубил неторопливо, думая совершенно о другом, и после каждого удара равнодушно рассматривал, как бьется в конвульсиях обезглавленное тело каждого котенка.

Стоял жаркий июль. Оранжевое солнце клонилось к закату. За деревней на пойменном лугу безутешно плакал чибис.

Впереди избы Кузнецовых, посреди старых ветел, находилась мазанка. Последнее время влюбленная пара встречалась в ней. После работы по хозяйству Машенька умылась, привела себя в порядок и пошла туда отдыхать. Сегодняшний день показался ей годом. Она с нетерпением ждала своего возлюбленного. Ее очень интересовало, что сегодня ответила ему мать по поводу их свадьбы. Ванька в мазанку к Машеньке пришел поздно, хмурый и неразговорчивый. Машенька сразу же догадалась, что ничего утешительного Иванушка ей не скажет. «Ну и что? — мысленно успокоила она себя. — Он же все равно мой и не чей больше!» Вскочила с кровати и обняла его. Ванька, легонько отстранив ее, сказал: «Дай мне нож, я буду делать тросточку!» Машенька выдвинула из стола ящик, взяла из него большой нож и подала Ванюше. В Тенекаеве в каждом доме хлебопечением занимались. Кузнецовы тоже пекли хлеб. Этим ножом они часто резали его, поэтому нож был весь в крошках и к тому же тупой. «Дай я его вымою», — попросила Машенька. «Ничего, — дрожащим голосом промолвил Ванька. — И такой сгодится!»

Машенька зажгла керосиновую лампу (в те годы в Тенекаеве электричества и в помине не было) и опять легла на кровать, пристально наблюдая, как быстро в руках ее жениха вырисовывались на простой палке красивые узоры. Она была счастлива, что Ванюша, ее любимый человек, сидел на краю кровати рядом с ней, и не обращала особого внимания на его, как ей казалось, наивные вопросы. В них она находила беспочвенную ревность. Говорят же: «Если ревнует — значит любит». Он ее спросил: «А ты будешь с другими ребятами гулять, когда меня призовут в армию?» — «Глупенький, у меня же будет ребенок, куда я от него денусь!» — «А если я женюсь на другой, ты тоже за кого-нибудь замуж выйдешь?» — «Ну, если ты мне изменишь, я не буду весь свой век одна коротать!»

Ванька будто того и ждал. Как обезумевший бросился на Машеньку, подмял ее под себя и начал этим тупым ножом, с налипшими хлебными крошками, пилить ей горло. Машенька инстинктивно изо всех сил оттолкнула Ваньку, и нож выпал из его рук. Тогда он, еще более рассвирепев, начал судорожными движениями раздирать надрезанное горло. Затем одной рукой сдавил Машенькино лицо, другой стал искать в постели выроненный нож.

И в этот момент Машенька вырвалась из-под Ваньки и побежала. Бежала она не домой, чтобы не пугать и без того расстроенную мать, а к своей тетке, что жила неподалеку. Торкнулась в дверь крыльца, но дверь была заперта. Подбежала к калитке забора, открыть ее не смогла. Тогда она в паническом страхе, позабыв о беременности, с бешено колотящимся сердцем, перелезла через дощатый забор и по дворному мосту влетела в тетушкину избу. «Кто это?» — спросила проснувшаяся тетка Лукерья. «Это я, Маша, попить пришла!» — «А-а… Чашка там на столе, ведро с водой на кухонной лавке! Хочешь, пей чай, самовар еще горячий», — ничего не зная, сказала тетушка.

Машеньку и вправду мучила жажда. Она думала, что ничего страшного с ней не произошло, но когда начала пить, вода стала выливаться из гортани на пол. «Ты чего плещешь воду-то?» — спросила Машеньку тетушка и услышала на кухне грохот. Это у Машеньки, осознавшей свою трагедию, подкосились ноги.

Тетушка быстро зажгла лампу, подошла к Машеньке и увидела ее всю в крови, с надрезанным горлом. Как потом оказалось, весь путь Машеньки был полит кровью: и дверь на крыльце, и калитка забора, которую она впопыхах не смогла открыть, и то место, где Машенька перелезала через забор, и половицы дворного моста. Тетушка Лукерья, очумевшая от страха, побежала к Машенькиной матери Анастасии. Разбудили брата Василия, тот сбегал на конный двор, запряг лошадь и повез ее в Пильну, в районную больницу.

Довез до переправы реки Пьяны и сказал: «Если скажешь мне, кто тебя порезал, то я тебя повезу в больницу, если не скажешь — поверну обратно и умирать будешь дома!» Машенька долго не признавалась. Брат сердито спросил: «Ванька, что ли?» Машенька, обливаясь слезами, утвердительно ответила: «Да, Ванечка, но очень прошу тебя и всех, пожалуйста, не судите его». Эти слова Машеньки были последними. Не доехав до больницы, она скончалась от потери крови. Ванька, боясь возмездия, скрылся. Через четыре дня его нашли и отправили в милицию.

Спустя месяц, осенним слякотным утром из Пильнинской милиции в село Тенекаево приехали три всадника: два милиционера и Ванька Бахарев с завязанными назад руками. Остановились они у клуба. Раньше на месте его стоял красивый двухэтажный дом, в котором когда-то до революции жил барин Волков со своей семьей. Невдалеке виднелись три пруда. Тогда по глади их в летнее время плавали белоснежные лебеди, а по берегам росли ракиты. После революции в этом барском доме образовали школу. Потом она сгорела. И на этом месте совсем недавно построили клуб, где и судили Ивана.

Народу собралось столько, что клуб не вместил всех. Некоторые стояли на улице. Судья спрашивал свидетелей: «Кто видел Бахарева Ивана в тот день, когда произошло убийство Марии Кузнецовой?» Одна молодая девушка ответила: «Я видела. Утром. Он рубил головы котятам. Они ползали по траве, пищали, а он брал их и… совершенно трезвый…» — «Так, так, значит, репетицией занимался, — отреагировал судья и, спустя минуту, добавил: — Убийство квалифицируется как умышленное». Люди ловили каждое слово судьи. Как от брошенного камня в большом пруду рождаются волны и распространяются до самого берега, так от судьи слова передавались друг другу до самых задних рядов и на улицу. Когда