И Бочка, пока гордо и застенчиво тащил на стол основные блюда (да, кстати — я вам скажу кое-что, хорошо? Это не готовка меня тогда достала, нет-нет — ничего подобного, нет. Дело было в другом, ну, я не въехал, типа, как мне, блин, плюхнуть все эти долбаные тарелки на стол прямо так разом? Но я вам скажу: я справился) — да, пока он тащил на стол основные блюда, он натурально летел, наш Бочка. Он как-то раз говорил в баре с каким-то актеришкой — малехо голубоватым, если по правде… но бар только-только открылся, так что там вообще одни пидоры толклись, ну я и думаю, хер с ним: никто нас не засечет. Никто из моих дружков, которые сразу бы начали думать: ага — а старина Бочка-то у нас голубой, смотрите, мужики. Ну, в общем — этот чудак, да: актер второго плана, так он мне сказал. Ну да — вот что я подумал, и вообще: да ну? И, ну вроде, какого такого плана, приятель? Потому что я ни разу не видел его по телику или еще где. Не важно. Я хочу сказать только, что он трепался, мол, когда ты, ну вроде, на сцене, в как его там — театре, вроде (по-моему, он типа мим был: изображал ослиную жопу, небось) — тебе, блин, так охрененно по кайфу, что кокаин и рядом не лежал. А потом, ну, тебе надо как-то справиться с тем, что ты с нее слез, прежде чем ты, ну, снова на нее заберешься и будешь на коне. И я тогда ему, значит, говорю только: ага, ага, ладно (он малехо разошелся: войди кто в дверь, и я пропал, ребята). Но вот сейчас — я вот это, ну, и пытаюсь вам сказать — здесь и сейчас, да? По-моему, до меня дошло, про что это он болботал. Потому что им охрененно понравился суп, понимаете. Охрененно понравился. Выжрали все до дна. Мне, типа, почти не придется мыть горшок — вот как охрененно он им понравился. Да, горшок — как же он называется?.. Супница, что ли (могу ошибаться. Забавное старое слово. Похоже на «спутница». Моя бывшая спутница, Морин, классно трахалась, но язык у нее был как помело) — в общем: супница, да? Вылизали дочиста. Да. Так вот, я думал про себя, совсем недавно, как я уже говорил: ладно, сынок, хорошо, по справедливости: ты хорошо выступил по части супа, спору нет — и думаю, что стейки и прочее барахло (я их замариновал, знаете ли, вот что я сделал: в этом весь фокус, если хотите знать. Макаешь во что надо, потом малехо отбиваешь и вуаля, они пахнут, как розы)… так вот, я думаю, эти стейки — первый класс, с такими замечательными разводами, темным жирком подернутые, сечете (нет, это надо видеть). Да, но с кем я имею дело, а? У меня тут пятнадцать или шестнадцать придурков, да? А? Так вот, я думал, мол, ладно, мужик, вот что: или половина останется холодной, как пизда матери-настоятельницы, или мне придется устроить какую-то, нах, эстафету. Но нет: обошлось, ничего такого не было. Эта кухня, я не шучу — она точно свалилась из какого-то пафосного отеля на востоке. Тут такие столы, что на них можно в футбол играть, сечете? И я нашел кучу всяких штуковин, которые все за тебя сделают, и надрываться не надо. Так вот, мне, короче, надо хорошенько растолочь картошку, так? Жму кнопку на этой ебаной бетономешалке, я б так сказал, — и гладенько так все идет, сынок. Потом я кидаю туда масло, капусту нашинкованную, чеснок и пару хороших горстей свежей нарубленной зелени, ага (я положил базилик, положил петрушку, положил тимьян, еще положил это красное дерьмо, как его — ах да, паприка, в точку: я вам скажу, ребята, у меня тут все на свете). Еще положил горох, еще как (я обожаю горох, просто обожаю: по мне, так горох ничуть не хуже орехов) — что ж, они сами о себе позаботятся, если честно, так что мне-то теперь придется над подливкой попотеть. Я вообще-то не знаю, как там у вас чего, но я считаю, что, по большому счету, что бы ты ни приготовил, подливка все исправит или испортит. А тот здоровенный горшок этого добра, который я сварганил… что вы сказали? Рассказать вам, что в нем? Что сделать? Вы что, издеваетесь? Забудьте об этом, ребята! Секрет фирмы, вот что это такое — его знаю только я и господь мой создатель, вот вам крест — и можете перерезать мне горло, если хоть одно слово сорвется с моих как их там (еще я отличную настойку ставить умею, хитрюги, — как насчет завтра, а?). Губ. Если хоть одно слово сорвется с моих губ. Да, так вот слушайте, говорю вам, — этот здоровенный горшок подливки вышел просто на славу. Пахнет потрясающе, а? И блестит, как зад победителя дерби.

Ну так что дальше — я их все раздал, тарелки (думал, может, привлечь к этому делу старину Пола или Тычка, а? А потом думаю, ну нет, черта с два — это мое дело, да? Это мое дело). Так что я раздал все тарелки и присел наконец сам — между крошкой-янки, да, и каким-то шикарным стариканом, вот — и я вам скажу (я не выдумываю): все они сидят, уткнувшись в тарелки, и оооох, они говорят… ммммм, вот и все, что я слышу. А они еще даже не попробовали. Так что, в общем и целом, думаю, я сегодня на коне, скажу без ложной скромности. А эти — соседи мои: шикарный чудак и янки-дудль — оба набили полный рот, так-то. И если б они были, как Тычок (ну, понимаете — Тычок отличный парень, ничего сказать не хочу — соль чего-то там, — но в нем нет, что называется, настоящего класса, сечете? А? Ну то есть давайте по-честному: никакой он не джентльмен, ничё такого — на королевскую вечеринку его б не пригласили, куда там) — так вот, какой-нибудь старый знакомый ублюдок, вроде Тычка, он давно бы уже высказал прямо, да? У него пасть битком набита едой, он брызгает слюной во все стороны, челюсть отвисла, прям вылитая корова какая-то. Но тут-то нас дальше ждет пара кусков более светских, врубаетесь? И да, хорошо — я уже слышу довольно взвизгов, криков и прочей муры в конце стола — как этого чудака зовут, Майк, да? Мистер Бомбежка? Он только что подошел, ага, хлопнул меня по плечу и сказал, что я гений: он сказал, что я ебаный гений, ребята! Да. (Конечно, «ебаный» он не сказал.) Мм. Ужасно мило, правда? Но я прикидываю, лучше я подожду еще чуток, посмотрю, что эти двое скажут. Пока что они самозабвенно жрут. Так или иначе, вряд ли мне тут особо долго болтаться.

— Ни хрена себе! — Таково было первое восклицание Кимми, за которым вскоре последовали многие другие. — Я хочу сказать, ну — ни хрена себе, ага? Безословно умереть и не встать! В последний раз, Бочка, признаюсь как на духу, я ела подобный стейк в такой, ну — столовой в Верхнем Ист-Сайде. И мне та-а-ак не хотелось уезжать из Нью-Йорка, потому что я знала, что в Англии мне ни за какие коврижки не найти такой стейк. Так что я имею в виду ни хрена себе, понимаешь? Я в полном отпаде.

— Должен сказать, — с энтузиазмом вступил Джон, — это и вправду было совершенно необыкновенно хорошо.

Ну, подумал Бочка: мне все это здорово нравится, да? А?

Пальцы его левой руки бесцельно, но настойчиво теребили багет, и очень тихо он произнес:

— Есть еще травяное масло и всякое такое прочее, если хотите… Вообще-то оно не особо нужно, там же подливка и то-се. Но если вы его, типа, хотите, ну вроде того — так оно есть, вот и все.

Майк Киллери встал, и люди зааплодировали, не успел он произнести хоть слово. Он постучал ложечкой по бокалу.

— Друзья! Друзья! Дайте мне сказать, пожалуйста! Будьте так любезны. Тост… это слишком скромный жест в данном случае, думаю, все вы с этим согласитесь, — но как бы то ни было, я предлагаю тост — за Бочку! Тихо, пожалуйста!.. Секундочку… За Бочку, господа, — этот человек гений! И мало того — все вы, господа, избавлены им от моей кошмарной стряпни — нет-нет, спасибо, спасибо, — вы так добры, но я и сам прекрасно знаю. Мне, видите ли, приходилось есть вместе с вами. Короче. За Бочку. За нашего шеф-повара!