рассматриванию лязгающей гусеницами железяки. Исторгнув из зада клуб черного дыма, та лихо подъехала к небольшой площади в центре деревни, где остановилась, покачиваясь.

— Вьетиле сфинци, фечоара Марйя! — воскликнула баба Родика, несшая помои из школьной столовой. — Алеманы!

Сказав это, она затрусила по дороге. Из ее ведер на волю плескалась жижа, украшавшая темными разводами желтую пыль. В ближайших домах за остановившейся машиной и забегом наблюдали многочисленные внимательные глаза. Не каждый день в деревню входили танки, да и время было обеденное, и на огородах никто не копался.

Быстрее всех сообразил, что происходит- тощий Дэриэл Бротяну, двоюродный дядя Гугуцэ, уже через пару минут он появился на улице перевязанный белым полотенцем, приданным старшей дочери. В руках храбрый молдаванин держал кувшин с вином и пару помидоров.

Люк в башне со скрипом откинулся и закачался на пружинах. Затем из железного чрева выползла долговязая фигура в коричневой потрепанной форме, на голове которой гнездилась заляпанная голубой краской монтажка.

— Романия маре! — хрипло воскликнул пришелец и вздернул сжатый, вымазанный черным кулак.

— Чего? — не понял Гугуцэ.

— Великая Румыния, — уточнил Бротяну, семенивший мимо с хлюпающим кувшином.

— Ай- ле, ай-ле — загомонила собирающаяся толпа. Из танка показались еще двое и в селе Гугуцэ начались большие перемены.

Танк, как пояснил Буреску — его командир, был лишь первой частью громадного румынского войска, намеренного восстановить справедливость. В былые времена Великая Румыния простиралась от Индийского океана на юге и до Северных морей где-то там далеко. Все вокруг было румынским — моря, долины, пустыни и леса.

— Великая Румыния, — вещал он, закатывая глаза, — вот идея, ради которой вы все обязаны жить! Как верные солдаты, мы должны быть рады стоять под ее знаменами в решающей битве, которую когда-нибудь знала человеческая история!

Из люка выдернули пару охапок красно- желто- синих флагов. Гугуцэ обрел один.

— Клянитесь! — страшным голосом потребовал Буреску.

— Клянемся! — одиноко кукарекнул Бротяну, остальные ошеломлено молчали.

— Клянитесь! — повторил Буреску и похлопал по стволу танковой пушечки.

— Э-кхе, — выдохнула толпа и взметнула флажки.

— То-то, — назидательно произнес танкист и, укусив помидор, присел на броню. Молдавское полотнище, скучавшее на флагштоке у управы, быстро испарилось. А солнце поменяло цвет.

Последующие два дня были посвящены выбору примара. Бывший примар Антип Кучару ходил по селу понурый и спрашивал у каждого встречного — «Разве я не румын? Разве я не поклялся?». Земляки отворачивались что-то бормоча. Власть она того, власть она меняется. Сегодня кланяешься одному, а завтра другому. Сегодня правишь, завтра почесываешь зад с отпечатком тапка. Равновесие! Что остается делать простому человеку? Только бормотать что-нибудь.

В довершении всех его бед, у Кучару отобрали старенький уазик, забытый в селе солдатами москалями. Машина теперь стояла у дома двоюродного дяди Гугуцэ, взявшего на себя обязанности временного старосты.

— Романия маре! — приветствовал тот сельчан, пыля по главной улице.

— Ай-ле, — выдыхали они и прятали гусей.

— Романия маре, мамалыга наре, — философски сообщил дядя Ион — большого ума человек. В позапрошлом году он клал плитку у профессора в Москве и смог обмануть того почти на двадцать квадратов. «Ай-ле!» — восхищались соседи, рассматривая уличный нужник дяди Иона. Тот был обложен красивой плиткой, а по периметру смердящего отверстия аккуратно тянулись рантики с выдавленными оранжевыми петухами. Такого не было ни у кого. И гордый хозяин никому не разрешал пользоваться творением своих рук, сам же засиживался в нем в редкие свободные дни. Там, около двери, хранились областные газеты и банка трубочного табаку.

Лишь зимой Ион Густяну берег свой кафельный храм и ходил по нужде к односельчанам. Конечно, если не лежал в районной больнице, залечивая неожиданные переломы. Зимой удержать равновесие на склизком, затянутым льдом полу было нелегко. Да и плитка, на стенах, укрепленная черными саморезами, позвякивала от порывов злого зимнего ветра, мешая читать газеты.

Несмотря на странности, Густяну был человеком добрым и однажды подарил Гугуцэ почти полный баллон монтажной пены.

— Румыния велика, а мамалыги все меньше — повторил дядька Ион и подул в сивые усы. Впрочем, его никто не услышал, потому что все были заняты набором в великую армию.

— Будешь полковником, хочешь быть полковником? — спрашивал очередного добровольца командир танка Буреску. Полковником хотел быть каждый. И уже к вечеру его армада состояла из двенадцати высших офицеров.

— Апостолы! — прочувствовано поведал танкист. — Мы все стоим где?

Удивленные полковники рассматривали дорожную пыль, один даже поковырял ее носком стоптанной чуни.

— Где мы стоим сейчас? — вопросил Буреску.

— На площади…

— У хаты бабы Родики…

Самым точным был полковник Бротяну сообщивший, что стоит около коровьей лепешки.

— Мы стоим на пороге перемен! — поправил воинство командир танка. — Великих перемен! Вскоре каждый из вас будет командовать полком… Дивизией… Армией! Мощным освободительным потоком пройдетесь вы по земле, попирая ее своими подкованными ботинками. Неся повсюду идею…Идею Романия маре, для всех рас и народностей… Борьба будет тяжела. Бой наш будет долог.

— Извините, а мы успеем до сентября? — поинтересовался один из апостолов, тот, кто ковырял землю. — Мне вино нужно ставить.

— А у меня корова стельная, на следующей неделе телиться будет.

— Ослы! — заключил Буреску, угрожающе наставив на них палец, — там у вас будет десятки коров…сотни… тысячи… Тучные румынские стада жующих румынскую траву коров.

— А где мы их возьмем? — поинтересовался владелец коровы.

— Сейчас они не наши, конечно. — рассудительно ответил командир — Сейчас они под гнетом москалей, индийцев и турок. Но мы до них доберемся! Это будет великая победа! Не все, конечно, доживут, многие из вас падут смертью храбрецов, восстанавливая границы Великой Румынии. Вот ты…, да ты… (он указал на одного из будущих освободителей, ковыряющегося в носу) Ты как хотел умереть?

Замерший с пальцем в ноздре тот глупо таращил на него глаза.

— Ты умрешь славной смертью, — пообещал Буреску и утолил жажду из кувшина — Тебя, может быть, взорвут или сожгут лазером. Сейчас уже есть всякие штуки. А на войне…На войне уууу… Все охотятся за офицерами… Как увидят офицера — как пить дать, взорвут или сожгут лазером.

Перспектива быть зажаренным подобной экзотикой привела собрание