То есть, они были готовы даже на разрыв дружбы? Не представляю, что это должны быть за эмоции.

— Ну… На какое-то время, пока не остынем. Дава бы к себе уехал. Я бы в Европу, давно зовут…

Я только головой покачала удрученно.

Натворила я дел…

Жили себе друзья-товарищи, весело и интересно, общались, дружили, баб своих многочисленных трахали, горя не знали… И тут на тебе, я появилась.

И, будь я обычной женщиной, девушкой, воспитанной на сказках про всяких там золушек, дюймовочек и прочей дребедени, то, может, и возгордилась бы. По крайней мере, точно стало бы лестно и приятно.

Но я такую парадигму даже и не знала.

И всегда мечтала о другом.

Жить спокойно и тихо, заниматься любимым делом. Если это дело еще и позволяет себя обеспечивать, то вообще, мечты реализовались. Не надо мне никаких душевных переживаний, встрясок, нервов. Не надо ухаживаний, острых эмоций, одуреолого крышесносного состояния влюбленности. Не надо. Было.

А теперь? Вот что теперь? Как мне теперь жить? Как мне возвращаться к своей обычной, привычной жизни, когда я уже знаю о себе… Такое? Знаю, что я такая? Знаю, что может быть… Так?

Когда сходишь с ума, когда по венам вместо крови лава огненная, когда умираешь даже не от прикосновения, а от взглядов этих, горячих, жадных, обещающих? Когда только рядом с ними, с этими бешеными парнями, тебе впервые, по-настоящему, спокойно, умиротворенно. Легко? Счастливо???

— А потом мы приехали и увидели тебя в том клубе… — Глеб провел пальцами по предплечью. Я подметила ощутимую дрожь, с которой твердые сухие подушечки путешествовали по моей коже, и поняла, что не у одной меня тут срывает крышу. И Давид, слишком шумно выдохнувший кальянный дурман, это подтвердил.

Мы опять, словно заново переживали этот самый первый, самый неожиданный, самый острый наш раз, когда снеслись полностью границы, отключились головы, осталась только тяга, одна на всех, не разделенная, а умноженная в три раза.

— Таня… — хриплый, тихий шепот, скольжение губ, горячее и жесткое по предплечью, по тем же местам, где только что были пальцы, ответный мой бой сердца, наотмашь, прямо в ребра, до боли, — Таня… — ворот трикотажного платья, как джемпер с широкой горловиной, который, оказывается, так легко можно стянуть с плеча, освобождая беззащитную белую кожу, и поцелуи, быстрые, обжигающие, голова дуреет моментально, шея послушно изгибается, подставляясь, сама, каждое касание током шарашит, — невозможно терпеть, Тань…

— Шатер, уймись, — тихий срывающийся рокот с той стороны стола, предвестник камнепада в горах, уничтожающего все на своем пути, оставляющего после себя только пустоту оглушающую.

Не смотреть! Не смотреть им в глаза! Не поддаваться! Потому что Давид говорит одно, но волнами исходящее от него черное желание, похоть, концентрация которой явно превысила все допустимые нормы, не вызывает сомнений в том, что, стоит получить от меня хоть намек на сигнал… И будет ураган. Сметающий все и всех. И хорошо, если меня прямо здесь не разложат, на столе, до машины дотерпят. А ведь вряд ли…

А ты, Татьяна Викторовна, та еще блядь. Потому что одна мысль о сексе прямо здесь, с ними двумя, завела до нереального чего-то! И поэтому, пока себя контролируешь, хоть немного, глаза — вниз, от Глеба — отодвинуться, чай — взять в руки, а черт, нет, плохая идея, дрожат руки-то, невозможно держать кружку… Тогда коктейль через соломинку потянуть… В сумке порыться… Да все, что угодно, лишь бы сбросить хоть немного напряжение.

Как же нам троим мало надо, чтоб дойти до точки кипения! Разгон, словно у спортивной машины, сто километров за пять секунд!

Интересно, это когда-нибудь пройдет? Утихнет?

— Шатер? Привет! Ты как тут?

Молодой, веселый голос заставил вздрогнуть от неожиданности всех троих. Я торопливо отвернулась, делая вид, что роюсь в сумочке, покрываясь холодным потом от одной мысли, что обладатель голоса мог быть моим студентом. О чем я думала, соглашаясь на встречу в общественном месте? Ах, да, о безопасности.

Так вот, это не работает! Вообще!

— Привет, Колян.

Глеб чуть сместился, садясь так, чтоб прикрыть меня, а Давид одновременно придвинулся и выдохнул струю дыма в воздух, создавая дополнительную завесу.

— Слушай, у меня вопрос по сборам, очень хорошо, что ты здесь, я набирать хотел…

— Давай потом, я отдыхаю…

— Да это на две минуты, Шатер, ну чего я потом буду названивать…

— Ладно. Пошли отойдем.

Глеб мимолетно сжал мою ладонь, шепнул, что сейчас придет, переглянулся с Давидом и вышел.

И я тут же сорвалась с места, не выдерживая больше напряжения.

— Куда? — срезал меня тихий бас Давида.

Я, избегая смотреть на него, пробормотала про туалет и выскочила, пока не поймал.

Торопливо дошла до кабинки, открыла воду опустила ладони в холод и от души шлепнула себя по щекам.

Приди, приди в себя, дура! Приди уже в себя! Нельзя так! Так реагировать, так думать, так подставляться! Ладно, в этот раз это был не мой студент! Но это же просто повезло!

Вся эта встреча тут, в кафе, была ошибкой! Я ничего не выяснила, кроме того, что не могу противостоять их власти над собой, но это и так был секрет полишинеля. Ничего не решила. Ничего не поняла. Только то, что любой наш контакт приводит к катастрофе, к урагану, и, в итоге, приведет к моей гибели.

Я не могу с ними говорить без того, чтоб не думать каждую секунду о сексе! И это хе-ро-во! Вот именно так, Татьяна Викторовна, учительница русской литературы!

Тут дверь, которую я не закрыла, распахнулась, и в небольшом предбаннике стало невероятно тесно. Что, собственно, вообще не удивительно, учитывая, что рост Давида явно выше ста девяноста сантиметров, а вес точно больше ста десяти килограмм. И все это сейчас заключено в маленьком пространстве предбанника туалета. Вместе со мной. И не надо смотреть в глаза, чтоб понять, что ему здесь надо. А я посмотрела.

И утонула без возможности всплытия.

Последняя мысль, перед тем, как меня затянуло в омут, была: "Попала ты, Таня".

Давид щелкнул замком, отгораживая нас от всего остального мира, и склонился, шумно вдыхая запах моей кожи.

— Дав… Давид, ты что, Давид, ты с ума… — торопливо забормотала я, упираясь ладонями в широченную грудь, и не в силах оторвать взгляда от его чернущих дьявольских глаз, в которых сейчас был порок, было отчетливое отражение его мыслей, представление того, что произойдет, что он со мной сделает. Непременно сделает, и никто его не остановит.

И я не остановлю.

Потому что ноги уже подогнулись, а губы, хоть и произносят всю эту ненужную совершенно ерунду, уговаривают остановиться, потому что это стыдно, это неправильно, и сейчас зайдут, и увидят, и нельзя же так, ну что ты, ну что ты делаешь… И аххх!