Чувство вины, подобно серной кислоте, разъедало внутренности изнутри, я молилась всем существующим богам, лишь бы только она очнулась. На шестой день после перевода из реанимации Лара открыла глаза и я, не сдержавшись, разревелась прямо у ее кровати. Подумать только, еще недавно я готова была вырвать ей сердце, если это понадобится, раздавить и пройти мимо, а теперь я каждый день провожу у ее постели в надежде, что она поправится. Никогда бы не подумала, что захочу снова увидеть ту самоуверенную стерву, заявившуюся в мою квартиру, но я, черт возьми, хочу. Хочу видеть это надменное выражение лица и идеальную походку. Хочу злиться на нее за то, что претендует на моего жениха. Не могу видеть ее тако — беспомощной, сломанной.

—Ты не ответил на мой вопрос, — напомнила я, стряхнув ненужные мысли. С ней все будет в порядке, главное, она жива.

— Не бери в голову, — отмахивается от меня друг, а я от неожиданности не могу подобрать слова, пялюсь в спину выходящего из палаты Матвея и так ничего и не произношу.

—Кать, — еле слышный хрип Лары выводит меня из состояния полного непонимания, я даже вздрагиваю от неожиданности. Заговорила! Пару дней она молча слушала меня, а после неизменно проваливалась в сон и вот сегодня заговорила! Забыв о Матвее и его странном визите, рванула к постели, желая убедиться, что ее голос — это не плод моего воображения.

Не могу сдержать улыбку, когда убеждаюсь в том, что она действительно пришла в себя. Ты обязательно поправишься! Сажусь на край кровати и осторожно беру ее за руку.

— Спасибо тебе, — произношу тихо, а из глаз начинают литься слезы. Ничего не могу с собой поделать. Вся моя ненависть к этой женщине испарилась в тот страшный день. Она не только меня спасла, он спасла моего ребенка. Единственное, что я теперь испытывала к этой женщине – благодарность. Как бы там ни было, какие бы чувства она не испытывала по отношению к Максу, ее поступок стер все, что было до.

На мою благодарность Лара отвечает легкой, еле заметной улыбкой, а у меня просыпается непреодолимое желание обнять ее, крепко, забрать хоть частичку ее боли себе. Я уверенна, ей больно, даже несмотря на действие обезболивающих, больно.

—Ты прости меня, Кать, — сипло, произносит она и мне приходится пододвинуться ближе, чтобы расслышать ее слова. Ее «прости» выбивает меня из колеи. Наверное, несмотря ни на что, это последнее, что я ожидала услышать из уст Лары. — Я…

—Не надо, тебе надо беречь силы, — останавливаю ее, потому что вижу, с каким трудом ей даются слова, каждый раз открывая рот она морщится от боли. Даже дышать ей удается с трудом. — Ты обязательно поправишься.

— Это уже неважно, — отвечает она и я замечаю прозрачные капли, стекающие по вискам. Ее слезы действуют на меня словно удар под дых. Нет! Ты не сдашься, я не позволю, ты просто обязана снова превратиться в раздражающую высокомерную стерву, вызывающую желание придушить ее на месте.

—Не говори так.

Она криво усмехается, в потом произносит:

— Меня ждет инвалидной кресло, Кать, я все слышала, слышала слова врачей, пока вы думали, что я сплю. Как они сказали? Пятьдесят на пятьдесят?

—Это много, ты обязательно встанешь на ноги, — не сдаюсь. Не позволю ей опустить руки и сдаться. Она должна бороться, просто обязана. И пусть ей еще предстоит пройти через очередную операцию, пусть реабилитация будет долгой и мучительной, но она встанет. Встанет, если будет бороться. — Все получится, если ты сама этого захочешь.

—Но я не хочу, — ошарашивает она меня, — не хочу бороться, и жить я тоже не хочу.

—Что ты такое говоришь? Как можешь? — жалость уходит на второй план, что значит она не хочет жить, как вообще язык поворачивается произносить подобное. Жизнь— самое дорогое, что есть у человека, за нее нужно бороться во что бы то ни стало.

—Могу, Кать, я живу только потому, что пообещала Максу, иначе, меня бы мы с тобой сейчас не разговаривали. Жаль, что меня все-так успели спасти.

— Прекрати, слышишь, прекрати, так нельзя, жить нужно ради себя, а не ради какого-то обещания, — мне неприятно слышать ее, по сути, признание, но сейчас не до глупой ревности, не до выяснения отношений. Сейчас важно, чтобы она не навредила себе.

— Ради чего мне жить, Кать? — спрашивает, глядя мне в глаза. — Я не здорова, и я сейчас не о травме. У меня с головой не все в порядке, — она делает паузу, потому что слова даются ей с трудом, — Макс не сдается, а я не хочу его расстраивать, не хочу говорить, что его усилия тщетны и мне уже не помочь, разве что в психушке запереть.

— О чем ты говоришь? — в голову закрасились нехорошие подозрения, перед глазами внезапно встала сцена в палате Макса. Ее испуганный взгляд, побледневшее лицо, искаженное диким ужасом. Она словно в другой реальности оказалась.

— Меня изнасиловали, Кать, — произносит холодно, глаза стеклянные становятся, словно мертвые. Изнасиловали? — И не раз, после того, что со мной сделали….кому я такая нужна? Испорченная, со сломанной психикой? У меня никогда не будет семьи, друзей, нормальной жизни, ни один мужчина не посмотрит в мою сторону, после того, что произошло, кто бы там что не говорил.

Она говорит, а я глотаю соленные слезы, не в силах произнести ни слова. Хочется кричать, что она не права, что ни в чем не виновата, но слова застревают в горле и я открываю рот, не произнося ни звука. Душа рвется на части от одной лишь мысли о том, что она пережила. Никто не должен проходить через подобное, что за тварью нужно быть, чтобы взять женщину силой? Каким подонком надо быть, чтобы надругаться на чье-то тело. Такие мрази не должны ходить по земле, не должны рождаться на свет.

— Мне жаль, — единственное, что могу выдавить из себя. Глупо, как же глупо. Жаль. Кому нужна моя жалость?

—Не стоит, — произносит на выдохе. — Так вот, ты прости меня за те слова, что я тебе тогда сказала.

—Я все понимаю, Макс, в него невозможно не влюбиться, да? — пусть вот так глупо, но я хочу хоть немного отвлечь ее, отвлечь от той боли, с которой она живет. От страданий, через которые ей пришлось пройти. Сейчас между нами нет соперничества, нет ненависти и обид, сейчас важно одно — она должна захотеть жить.

—Ничего ты не понимаешь, — улыбается она. — Я никогда не претендовала на Макса и романтических чувств к нему никогда не испытывала. А те мои слова…я просто хотела посмотреть на твою реакцию.

С каждым сказанные ей словом мои брови летят в верх. Что значит она хотела посмотреть на мою реакцию? Это проверка что ли был? Я кролик подопытный? Как вообще такое в голову могло прийти? А главное зачем?

—Зачем? — спрашиваю, комкая в руке одеяло.

—Ты когда-нибудь слышала о Николае Аронове? — задает неожиданны вопрос, окончательно сбивая меня с толку. Причем здесь вообще криминальный авторитет Аронов и какое отношение он имеет к тому спектаклю, что устроила эта несносная женщина в день моей помолвки. Киваю неуверенно, в ожидании продолжения.

— Мое полное имя Аронова Лариана Николаевна, — если до этого момента я думала, что удивляться мне больше нечему, то Лара сумела меня удивить в очередной раз. Аронова? Дочь криминального авторитета, застрелившегося в собственном доме почти четыре года назад? Тогда был огромный ажиотаж вокруг этой истории, новостные каналы трубили о самоубийстве Аронова. Причины не раскрывались, но только глухой не слышал об этом деле. Она его дочь? Какого черта дочь человека такого уровня делает в секретарях у Макса? И… В голове мелькает мысль, что произошедшее с ней непременно связано с деятельностью ее отца.