– Что тебя печалит, мой верный слуга?

– У меня умер сын.

– Который? – Мехмед насторожился.

– Самый младший, который родился два месяца назад, – пояснил Влад и со вздохом добавил. – Он родился без меня и умер без меня. Вот что печально. У моего сына была короткая жизнь, но для меня она прошла незаметно – так, как если бы я вовсе не имел сына. Я хотел бы хоть раз увидеть его живым, но могу смотреть лишь на могилу.

– Утешься, мой верный слуга, – султан улыбнулся. Очевидно, он опасался, что умер не новорожденный, кто-то из более взрослых. Теперь же Мехмед успокоился, когда оказалось, что речь о том, о чём ему уже докладывали. Влад сделал такой вывод, потому что султан совсем не выглядел удивлённым – как если бы знал о семейных делах «своего верного слуги» всё.

– Многие дети умирают рано. Такова воля Аллаха, – сказал турецкий правитель и продолжал: – Я давно покорился этой воле и даже повелел, чтобы мне без особой нужды не говорили о детях, появляющихся на свет в моём гареме. Они слишком часто умирают, а я не хочу терзаться понапрасну. Теперь я слышу о таких детях лишь случайно, когда спрашиваю о той или иной женщине, а мне отвечают, что она сейчас не может служить для утех, потому что беременна или потому что недавно родила. Я даже не спрашиваю подробностей, потому что знаю – если ребенку исполнится шесть лет, мне доложат об этом. Вот тогда я позволяю себе увидеть его и признать своим, но не раньше.

«Мехмед интересуется моими детьми больше, чем своими и полагает, что эти слова для меня утешительны?» – подумал Влад, но вдруг ему пришло на ум, что в смерти младенца видна рука Божья.

«Что если эта длань сама рвёт те нити, что связывают меня с турками? – спросил себя румынский государь. – И, может быть, именно сейчас настало время, чтобы попросить Мехмеда о том, о чём при других обстоятельствах просить не имело бы смысла. Почему бы нет?»

Султан держал про запас сразу троих претендентов на румынский престол – почти взрослого Раду и двух малышей. Не многовато ли? Многовато. Именно поэтому Мехмед, если б появилась достойная причина, вполне мог расщедриться и отдать того, кого считает лишним. И вот Влад, казалось, нашёл такую причину.

Тщательно взвешивая каждое слово, румынский правитель произнёс:

– Моему старшему сыну уже шесть, поэтому я спокоен за него, а вот другому мальчику всего три года. Что если он не доживёт до шести?

– Значит, такова воля Аллаха, – ответил султан.

– Даже если так, – сказал Влад, – я хотел бы видеть, как этот мальчик живёт, а затем видеть, как он умрёт.

– Ты хочешь видеть его смерть? – удивился турецкий правитель.

– Это лучше, чем не видеть, – сказал румынский государь. – Теперь я знаю, что означает пропустить смерть сына, и полагаю, что видеть её было бы лучше.

Мехмед продолжал удивляться, но, казалось, что эта мысль ему понравилась. Султану понравилось то, что его слуга чувствует себя способным выдержать зрелище кончины собственного сына. Влад смотрел на султана спокойно, стараясь выглядеть именно таким человеком, чьё сердце не дрогнет.

– Ты странный человек, – наконец, произнёс турецкий правитель. – Значит, ты хочешь забрать младшего сына с собой, в свои земли?

– Да, – подтвердил румынский князь, – но только если мой повелитель не сочтёт это обидой. Я ценю гостеприимство моего повелителя, но…

– Что ж, забирай, – перебил Мехмед. – И довольно говорить о том, что не заслуживает такого внимания.

Когда Влад уезжал, турецкая «жена» уже не скрывала слёз, каталась в пыли под ногами коня и выла в голос. Она убивалась из-за того, что теряет ещё одного ребёнка, которого не надеялась уже больше увидеть. Трёхлетний малыш, сидя на руках у отца и взирая на материнское горе, вёл себя на удивление спокойно – наверное, оттого, что теперь исполнялась давняя просьба, которую оба сына не раз повторяли отцу:

– Возьми нас с собой. Возьми!

Теперь младшему сыну повезло, а старший ему завидовал.

– Хватит кричать, женщина. Иди в дом, – спокойно приказал Влад, а сам молил Бога, чтобы султан вдруг не передумал в последнюю минуту.

Как же трудно даются человеку некоторые дела! Дела, в которых злейший враг – ты сам, и успех придёт, только если сумеешь совладать с собой. Чутьё, которое никогда раньше не подводило, вдруг начинает твердить, что твои истинные намерения очевидны всем. Казалось чудом, что проницательный Мехмед не бросил Влада в темницу сразу, как только услышал о намерении забрать младшего мальчика. Казалось, султан слишком умён, чтобы попасться на уловку, увлечься разговорами о смерти, но всё-таки попался и лишь потому не понял, что его «верный слуга» уже всерьёз подумывает о том, надо ли давать дань в следующем году.

Румынский государь то и дело успокаивал себя: «Мехмед Завоеватель не понял твоих намерений потому, что слишком занят. Окончательное покорение Сербии – вот что сейчас его занимает, а разговоры о детях вызывают не подозрения, а раздражение, поскольку отвлекают от важных мыслей».

Однако чутьё продолжало твердить: «Уноси ноги! Что если по твоим пятам помчится погоня? Пусть Мехмед сразу не понял, что к чему, но он может догадаться позднее».

«Твоё беспокойство излишнее, – уверял себя Влад. – С чего ты взял, что султан вспоминает о тебе и обдумывает вашу беседу? Как бы там ни было, уже скоро закончатся болгарские земли. Ты пересечёшь Дунай, а там вздохнёшь свободно».

Турки называли Болгарскую землю «зелёное море». Название и впрямь казалось очень точным, когда смотреть на её холмы-волны с песчаными проплешинами и россыпями белого камня на склонах, похожими на морскую пену.

По осени море начинает желтеть, но не слишком быстро. Едешь-едешь по этому морю, и вот на перекрёстке двух широких и оживлённых дорог, словно остров посреди волн, возникает город-рынок. На одном конце города продают волов, которые мирно пасутся в ожидании новых хозяев, а в другой стороне можно купить коней и овец. Есть длинная улица, где торгуют людьми, которые ещё недавно владели этими волами, конями и овцами, но теперь сами обращены в скот. Главный в этом городе – турецкий начальник, его палатка находится в центре.

После победы в Сербии, где один лишь Белград, принадлежащий венграм, остался нетронутым, султан разрешил своим воинам угнать из завоёванной земли столько рабов, сколько возможно. На опустевших пространствах он собирался расселить подданных из Азии. Война окончилась ещё в середине лета, но из Сербии всё шли, шли и шли толпы пленных мужчин, женщин, детей вместе со стадами, чтобы по прибытии в Болгарию оказаться проданными. Турки полагали, что ни к чему гнать добычу до самого дома, если можно остановиться и продать её, а затем, чувствуя тяжесть только в кошельке, быстро следовать дальше, к новым завоеваниям.

Вот пожилой серб играет на кобзе. Турки не запрещают ему – пусть покажет своё умение. Вдруг кто-то польстится на кобзаря. Блеют овцы, которых отбирает для себя покупатель – то ли мусульманин, то ли христианин. Он стоит посреди стада и указывает рукой – эту, эту, эту. Воины-торговцы проворно хватают то, что выбрано, и отправляют в отдельный загон.