– А потом моя мама, потом Яна… – продолжила Ляна.

– Ой, да что такого-то? – искренне не понимал Данил. – Я вообще не понимаю, чего вы все взвились-то? Ведь всем было хорошо! Ну надо же трезво смотреть на жизнь! Ну да, я оказывал твоей маме знаки внимания. И да – я получал от нее некоторые подарки. Так ведь от меня она получила гораздо больше! Она вспомнила, что она женщина! Что она может быть желанной, любимой! Ты вспомни, как она ходила. Самый вечерний наряд – докторский халат! А со мной? Она ведь настоящей модницей стала. И даже после нашего разрыва не собирается обратно в синий чулок превращаться!

– Ну и я, конечно, должна быть тебе благодарна, так ведь? – поддела его Лянка. – Только не пойму – за какие такие заслуги.

– Нет, ну тебя-то я любил, – пожал плечами Данил. – Но и ты отвернулась от меня. Разве я тебе мало прекрасных минут подарил? И потом – я же был с вами откровенен! Я же не скрывал, что женат, какие же ко мне претензии?

– Ну да, про жену ты говорил. Ты только забыл мне сказать про мою мать и про Яну.

– Да что ты к этой Яне прицепилась? – поморщился Изветов. – С Яной был чистый бартер. Девчонка до стольких лет дожила, а ничего хорошего, кроме клизмы, не видела. А тут такой мужчина! Ну должна ж она была получить хоть немного обычного бабьего счастья! А я бы устроился к ней на работу, на престижную должность, получал бы хорошую зарплату… ну я ведь не мальчик уже, а с работой мне не везет, хоть тресни. А тут…

– А что тут? Теперь ты совершенно свободно можешь последовать за ней в Зашугаево, то есть в Кедрогорск! Даша тебя отпустит, ты ей уже неинтересен, она, понимаешь ли, тоже вдруг поняла, что она женщина, и тоже почувствовала себя любимой и желанной. Так что – путь открыт! Дерзай! Должность получишь, как и хотел, а Яна получит прекрасного мужчину!

– Ты думаешь, что говоришь-то? Да на фига ж мне в этой дыре какая-то должность? Ну и потом – подумай сама, ну какой из меня дантист? Я ж к медицине никакого отношения!

– Ага! То есть в нашем крупном городе ты бы как-нибудь прокатил, научился бы клыки дергать, а там…

– Лян, и еще… – вдруг разоткровенничался Данил. – Вот ты сейчас правильно сказала – Дашке я неинтересен. И знаешь – меня к ней снова потянуло! Вот прямо… сам не пойму! Она на меня не смотрит, а меня тянет! Чувствую, что ускользает, я только больше руки сжимаю – не хочу отпускать. Синдром охотника.

– Очень трогательно, – перекривилась Ляна. – Я только не совсем уяснила – на кой черт ты ко мне-то с этим своим синдромом приперся?

– Ну к тебе же у меня негаснущий костер! – хохотнул Изветов. – Нет, Лян, ну чего ты злишься-то, не пойму! Во всей этой катавасии кто больше всех пострадал? Только я сам – на одном только ресторане как погорел…

Лянка качнула головой:

– Вот ты все вроде бы говоришь верно. Слова такие правильные подобрал, а сам… да как же ты не понимаешь! Ты же… ты же всех нас целовал, всех обожал просто, даже слова, наверное, всем одни и те же говорил, как Диоген… Неужели ты не понимаешь – нам же не слова красивые нужны были, не ощущение, что мы желанны, что мы еще женщины, нам же ты нужен был! Сам! Твоя душа! А ты… у тебя и души-то никогда не было.

– «Как могу твоей быть дамой сердца, если сердца нет в тебе, мой друг», да? – пропел Изветов песню Успенской. – Да брось ты, Лян. Давай лучше выпьем. У тебя есть выпить? Да, кстати, а что там за ерунда с ребенком?

– Да так… и в самом деле сущая ерунда, – усмехнулась Лянка.

– Нет, но я ж… ты ж понимаешь – куда нам с тобой, на фиг, еще и ребенок? Ты ж умненькая девочка!

– Умненькая, – согласилась Лянка. – Поэтому больше с тобой разговаривать не хочу. Уходи. Я теперь рано спать ложусь.

– Да брось ты! Времени-то еще…

– Или ты остаешься заботиться о будущей мамаше?

– Лян, ну к чему вот эти твои подколы? – передернулся Данил и прошел к выходу. – А я думал, что у нас прочные отношения.

– Да брось ты, – в тон ему ответила Лянка. – Какие, к черту, отношения с таким, как ты? Мне ж серьезный мужик нужен. А ты не тянешь.

Данил не стал спорить. Ему все же хотелось легкости, бесшабашности, даже, может быть, глупой, веселой молодости, пусть призрачной, но… хоть какой-то, а тут… Быть серьезным мужиком он не хотел никак. Даже во имя любимой Лянки.

Он ушел, а ей стало и вовсе невыносимо. Она легла в постель, с головой укуталась одеялом и даже не стала мысленно говорить с Корнеевым, так ей было больно.

А потом потянулись скучные, нудные дни.

Маменька была серьезно занята собой, звонила редко, да и то как-то уж слишком быстро заканчивала разговоры, а Лянке было и вовсе невмоготу звонить. Только и оставалось, что работать и работать.

– Людмила! У нас новые кадры, почему ты их не ввела в курс дела? Они уже час сидят и ждут, когда ты на них соизволишь обратить внимание!

– Елена! Что у нас там с отелями в Египте? Созвонись! И не вздумай бежать на переговорный пункт, тебя потом в офисе не увидишь!

Людмила! Кто у нас подавал рекламу на телевидение? Где она?

Нет, Лена! Вы не пойдете сейчас расклеивать наши проспекты на улицах города! Потому что я знаю – в соседнем магазине скидки, не держите меня за идиотку!

Людмила! Да займитесь же наконец кадрами!

А еще люди, беседы, путевки… Это немного спасало, но вот вечером наваливалась такая тоска, что хотелось реветь в голос. Поэтому она и засиживалась в офисе до позднего вечера. Это никак не могло радовать сотрудников. Теперь дисциплина была просто железная. По кабинетам не слышалось посторонних разговоров, в курилке никто не задерживался, а кофе и вовсе перестали пить – в одиночку-то какое удовольствие.

И все же тяжелее всех приходилось Милочке.

Она видела, что Лянка на нее за что-то сердится, но никак не могла сообразить, за что. А спрашивать опасалась. Давно было известно – если Ляна Юрьевна Осташова не в духе, то соваться к ней равно самоубийству. А Милка отчаянно хотела жить.

Ляне тоже эта затянувшаяся ссора не доставляла удовольствия. Ей так важно было узнать, что сейчас делает Корнеев, с кем он, где он? И узнать она могла только у Милочки, но… но и простить подругу вот так просто не получалось. Та уже два раза спрашивала, что случилось, но не могла же Лянка рассказать ей, что обиделась на Милу из-за того, что та тогда наговорила! Тогда бы пришлось признать, что она подслушивала… Подслушивала – фи, как низко! Да Лянка никогда б в этом не созналась! Вот и накалялась обстановка на работе с каждым днем все больше. Каждый день, как в тылу врага. И вечером не легче… тоска смертная.

«Корнеев, ну куда ты подевался?» – «Я просто долго думал, что тебе не нужен. Но сейчас я все понял и… я скоро приду. Совсем скоро. Ты же у меня единственная, и я совсем никак не могу без тебя жить. У меня просто не получается». – «Тогда я подожду». Такие воображаемые беседы она вела каждый вечер, и только они придавали ей сил.