Тревога Зула передается и мне. Гостеприимный город со смешным названием изменился за два десятка лет далеко не в лучшую сторону, по крайней мере, «обитатели» пригорода оптимизма не внушают.

– Тут были стратегические объекты? – маркиз вдруг вспоминает о моей незаурядной географической эрудиции. Очень локальной и ограниченной эрудиции, но тем не менее…

– Да нет, – для ответа я использую уникальную русскую формулу, делающую наш язык воистину великим и пугающим для иноземных супостатов. Для максимального поражающего эффекта добавляю, – наверное…

– Значит, бомбить не должны были! Но мутировавшей живности столько, будто мы в центре охренительного взрыва.

– На Фарватере не измерить радиацию, она здесь нулевая, – ощущаю себя Капитаном Очевидность, но молчать не могу, даже риторические вопросы порой требуют обсуждения.

Небо ничуть не лучше леса, крылатые гады всевозможных размеров и масс (есть и мелочь, не крупнее «старорежимного» орла, но чаще попадаются «гиппопотамозавры») чувствуют себя вольготно.

– Оживленное местечко, – бормочет себе под нос маркиз. И матом – уже отчетливым – характеризует свое отношение к разнообразию местных видов.

В кои-то веки разделяю его лексическую экспрессию.

Небеса не остались глухи к нашим воззваниям, вскоре повалил сильный снег и скрыл окружающее непотребство от наших очей. На душе становится легче: раз я не вижу уродов, значит, их нет – самообман великая силища!

– Вот мы и в городе, – Зулук неприязненно тычет пальцем в огромную стелу с щербатой надписью «…ерну…ка».

– От Ебурга до Чернушки четыреста верст, – заявляю я невпопад, но как-то же нужно отвлечься от мрачняка и депрессухи. – Значит, в день мы делаем в среднем по сто тридцать километров.

– Фарватер не терпит точных цифр и средних значений, – маркиз принимает игру. – Можно идти вперед, а оказаться далеко позади, либо за час покрыть расстояние в полтысячи километров… Не трать время на бессмысленные подсчеты.

– Мне спокойнее с математикой. Пусть лукавой, но…

Зверь сворачивает с дороги и останавливается у крохотной двухэтажной башенки невнятного происхождения. Не могу вспомнить, видел ли ее раньше, настолько она сера и безлика: уродливые стены из не защищенного штукатуркой, а потому изъеденного непогодой пеноблока, крыши нет вовсе, окон тоже. Из всех архитектурных «излишеств» только хилая дверка, усиленно дышащая на ладан.

Приехали.

Прощания с Донской не получилось. Пожалела Летиция и Ника, не став будить крепко спящего молодого человека. Шебутной племянник антиквара ей понравился, и уходить по-английски (или по-хамски?) совершенно не хотелось. Однако старший Кузнецов торопил и времени для сентиментальностей не оставил.

– Идем, Лю. Начстанции пока врубил бюрократа и держит бандюков на «паспортном контроле», но долго это не продлится.

Два ОЗК и оружие с боекомплектом беглецы получили у самых гермоворот. Заранее извещенный караул выдал им также сухпай на несколько дней, фляжки с питьевой водой и канистры с солярой.

– Алекс, ты нынче надолго? Когда ждать обратно? – сурового вида охранник мрачно разглядывал спутницу Кузнецова. – Из-за этой пигалицы весь сыр-бор?

– Слышь, урод, – и без того напряженная Летиция завелась с полуоборота. – Огребешь сейчас за пигалицу…

– Тише, тише, – Александр в последний момент перехватил бросившуюся в атаку «пигалицу» и крепко прижал к себе. – Не стоит кидаться на своих, побереги силы для врагов.

Когда Лю перестала брыкаться, Кузнецов, наконец, смог ответить на вопросы охранника:

– Ухожу дня на четыре минимум, скорее всего, получится дольше. А сыр-бор… так без двихужи вы здесь совсем заплесневеете, скажи спасибо девчонке, навела шороху в сонном царстве!

– Спасибо, ага, – по лицу караульного трудно было судить, издевается он или нет. – Заходите к нам еще… на огонек… чтоб никто не уволок.

* * *

Гермодвери с лязгом раскрылись, а спустя минуту, выпустив путников, закрылись – уже с грохотом. Метро осталось с той стороны.

– Зря ты не дал мне врезать по харе этому странному мужику, – Летиция никогда не покидала подземелья, где родилась и прожила до девятнадцати лет, и сейчас ее ощутимо потряхивало – от страха, неуверенности, ожидания чего-то невиданного и обязательно чудовищного. Про хамоватого охранника она заговорила, лишь бы нарушить молчание.

– Иваныч не странный, это чувство юмора у него странное, девушкам сооовсем не нравится, – Александр отвечал бодро, даже излишне бодро. Видать, что-то тревожило и непробиваемого Кузнецова. Тоже страшился поверхности? – Кстати, спас я не его харю, а твою, ведь он у нас парень крутой, первый сталкер на деревне. Не посмотрел бы, что девушка, отоварил, как ровню… Говорю же, странное чувство юмора.

Свет налобного фонаря выхватил в казавшейся монолитной стене довольно внушительную – шириной метра четыре – нишу.

– Знакомься, это Волк, – благоговейно произнес антиквар, указывая рукой вглубь ниши.

Там действительно что-то скрывалось – крупное, массивное, внушающее трепет.

– Кто такой Волк? – Летиция не поняла, что видит в тусклом свете, фонарь давал слишком узкий пучок, чтобы охватить нечто целиком, собрать из разрозненных фрагментов (высокие и широкие колеса, крутые арки, железные борта, узкие, словно прищуренные бойницы) единую картину.

– Волк не кто, Волк – что. Навороченный армейский броневик, серьезная машина для серьезных парней, – вспомнив о спутнице, Александр тут же поправился: – И девчонок, конечно.

– Какой-то он… страшный…

– Военный автомобиль и должен внушать страх. Никакого гламура, только брутальность, только хардкор!

Летиция почувствовала укол ревности, антиквар смотрел на броневик с трудно описуемой смесью гордости, нежности и безграничного восхищения. Хоть бы раз на нее так взглянул, сволочь донская.

Он распахнул перед насупившейся девушкой тяжеленную бронированную дверь со стороны пассажира и церемонно, с полупоклоном, пригласил занимать посадочные места.

Лю оперлась на галантно предложенную Кузнецовым руку и ловко вскарабкалась на высокий порог броневика, осмотрелась, практически ничего не увидев в неосвещенной кабине, и только затем уселась на скрипучее кресло. Попрыгала пятой точкой на месте, оценивая жесткость сиденья, и осталась недовольна, сидеть было неудобно.

Александр ее страданий не оценил, поморщился, пробурчав что-то про горошину и принцессу с чувствительной жопой, и, обойдя автомобиль спереди, сел за руль.

Машина завелась с оглушительным, многократно усиленным в замкнутом пространстве ревом. Летиция с трудом сдержала вскрик – бас мощного двигателя ее напугал, – однако робкий, едва различимый «ой» все же вырвался наружу. И Кузнецов его услышал.