— Борисова, — произнесла Серафима. — Помню такую. Одна из немногих в выпуске, кто подавал надежды не попасть в острог. И признаться честно, меньше всего я думала, что вы придете ко мне по поводу этого светлого и доброго человека.

— Можете про нее рассказать? — попросил я, но женщина сурово посмотрела на меня:

— Павел Филиппович, вся информация о воспитанниках строго охраняется законом о личных данных. Если она что-то натворила, и ей нужны бумаги или рекомендации, которые помогут ей выпутаться из сложившейся ситуации, я их вам напишу. Но учтите, юноша, что вы на территории храма Искупителя. И лгать на святой земле большой грех. Творец не любит лжецов и его кара мигом вас настигнет.

Ее голос прозвучал строго и очень уж убедительно. И лгать мне сразу же расхотелось.

— Придется сделать официальный запрос через отца, — вздохнул я.

— Филиппа Петровича? — уточнила женщина и я кивнул:

— Знаете его?

— Отчего же не знать? — матушку Серафиму, казалось, даже удивил мой вопрос. — Его портрет висит в комнате для покаяния. Рядом с ликом Искупителя. А под ним подпись "будешь грешить — попадешь к нему на допрос".

— Вот как? — теперь пришла моя очередь удивляться.

— Филипп Петрович много лет ведёт шефство над нашим приютом. Оно ведь знаете как, Павел Филиппович. Вроде и приют с хорошим финансированием, и наставники все отличные, и договоры у нас заключены с разными лицеями. Считай путевка в жизнь. А подростков все одно тянет дебоширить и лихоимствовать. Уж не знаю почему. Вот и вливаются детишки с малых лет в ряды черносотенцев, сынов, да декабристов. И хулиганят. А ваш папенька или его подчинённые дважды в год приезжают к нам в приют, читают лекции о том, как преступления вредны для здоровья. Самых неверующих возят на экскурсии в острог. И это немного, да помогает. Строгий у вас отец, старой закалки. Вам с ним очень повезло.

Признаться, услышанное меня удивило. Особенно про то, что мне повезло с отцом. Никогда бы не подумал, что папенька, которого абсолютно не волновало воспитание собственного сына, вдруг возьмёт попечительство над сиротами. В благородство этого поступка я не верил. Скорее в попытку замолить грехи добрыми делами.

— Вот значит как? И помогает? — полюбопытствовал я.

— На какое-то время да, — ответила Серафима. — Но я не думала, что он держит такую информацию в тайне от семьи.

— Он не привык говорить о работе, — честно признался я. — Мы с ним не особо близки в последнее время.

Говорить о том, что отец наверняка даже не знает, как сейчас выглядит его единственный сын, я не стал. Не стоит разочаровывать добрую женщину.

— Проблемы отцов и детей, — тяжело вздохнула настоятельница. — Ну ничего. Я думаю, у вас получится найти общий язык. Здесь, юноша, многие вообще отцов не видели. Как говорится, ушел за хлебом да так и не вернулся. А у вас очень добрый папенька. Хоть и строгий. Но как говорится, в строгости рождается послушание.

Я решил умолчать о том, что бежал из дому и много лет жил у бабушки, которая и занималась моим воспитанием. И что если бы мой отец ушел за хлебом, я бы даже не заметил его отсутствия. Вместо этого произнес:

— Да и Филипп Петрович не любит распространяться о благих делах, которые совершает. Он считает, что о добрых поступках не нужно хвастать.

Серафима удивлённо подняла брови, но не прокомментировала такое наглое враньё. Я же опасливо покосился на потолок, ожидая, что угрозы настоятельницы сбудутся и меня поразит молния. Но к счастью, Искупитель решил отложить мою кару на неопределенный срок.

— Ладно, Павел Филиппович. Раз уж вы сын Филиппа Петровича, так уж и быть. Расскажу. Но без подробностей, — настоятельница подняла к потолку указательный палец, и я заметил на ее губах едва заметную улыбку. — Что вы хотели узнать о Леночке?

— Расскажите про нее, — попросил я, благодаря судьбу за то, что моим отцом был начальник охранки. Никогда бы не думал, что имя отца так мне поможет. И уж тем более не подозревал, что об этом человеке кто-то будет отзываться так хорошо.

— Милая девочка, — ответила Серафима. — Добрая, отзывчивая. Любила шить кукол и младшим деткам дарить. Очень любознательная. Прилежно училась, в самодеятельности выступала. Это у нее от матери, наверное, тяга к сцене. Такой светлый ребенок — редкость в нашем заведении. Ни одного нарекания за все время, пока она была нашей воспитанницей. Очень увлекалась анатомией. Ухаживала за больными животными. То котика хромоногого принесет, но голубя со сломанным крылом. И как только находила таких убогих, ума не приложу. Собиралась стать лекарем в больнице для простых людей. Ей даже характеристики писали для лицея сестер милосердия.

— Да, это все очень на нее похоже, — пробормотал я.

— Знаете, я даже рада за Леночку, — продолжила Серафима. — Добилась своего, исполнила мечту.

— Откуда вы знаете? — вырвалось у меня.

— Нам не так часто удается порадоваться за наших воспитанников. Те, кому повезло устроиться, предпочитают не вспоминать о начале своего жизненного пути. Кто-то даже скрывает, что провел у нас детство. Хотя у нас не принято кнутом воспитывать или запирать в подвале. Мы детей словом добрым учим и иногда розгами, но не часто. А Леночка приходила несколько месяцев назад, — с готовностью пояснила Серафима. — Веселая такая. Вся светиться. Благодарила за воспитание и даже привезла с собой коробку игрушек для малышей. Сказала, что работает сестрой милосердия в лекарне святого Николая. Сообщила, что нашла свое призвание и помогает людям.

— Ага, — пробормотал я. — Вот оно что. В лекарне святого Николая. Очень достойное место.

— Да. Про родителей и родных все расспрашивала. Что мол хочет повидать, да не знает, кто они.

— И вы назвали их имена? — осторожно уточнил я, и Серафима вздохнула:

— Вообще, Павел Филиппович, это запрещено. Но Леночке сложно отказать. Поэтому ради благой цели пришлось нарушить закон. Да и что там скрывать? Все как всегда и как у всех. Отец неизвестен, а мать…

Она прикусила язык и сурово посмотрела на меня:

— Но что-то я заболталась, Павел Филиппович, — строго произнесла она.

— Понимаю, — разочарованно ответил я, пожалев, что не взял с собой Арину Родионовну. Уж у секретаря вышло бы разговорить добрую женщину. Встал с кресла, вынул из кармана бумажник и отсчитал несколько купюр:

— Вот, это вам.

— Что вы? — сурово воззрилась на деньги женщина. — Это взятка что ли? Да как можно?

— Упаси меня Искупитель, — я старательно осенил себя священным знаком, как делал обычно Фома.

Оценив мой жест, матушка Серафима успокоилась, но деньги брать