Тот как поднялся:

— Что ж вы молчали, где вы были?…

И потом начал поносить своих руководителей, которые его все эти годы якобы тормозили. Я говорю:

— Уймись! Ты теперь член-корреспондент. Ты должен сдерживать свои чувства».

(д) А при избрании в академики вообще были анекдотичные случаи. Миша Кузьмин, директор Института геохимии <СО РАН, Иркутск> шел первым номером. <Н.Л.> Добрецов <Председатель Сибирского отделения РАН> под него выделил вакансию в академики. Добрецов вызвал Ревердатто и сказал, что нас ругают за безальтернативные выборы.

— Ты выдвинься. <…> Изберут Кузьмина, а ты будешь участвовать в выборах, Это тоже почетно!

Ревердатто звонит мне в Иркутск: что делать.

— Знаешь, — говорю, — раз тебе предложили, выдвигайся, там видно будет. Вдруг дадут вторую вакансию.

Я — председатель счетной комиссии. Первый тур. Все уверены, что изберут Кузьмина, потому что все выступающие говорили за Кузьмина. Правда, за Ревердатто тоже говорили добрые слова. <…> Считаем голоса и недоуменно смотрим друг на друга. Проходной балл 24 голоса, Ревердатто набрал 26 или 27, а Кузьмин — 23. Пересчитали еще раз — все правильно. <…> Короче говоря, академики, ничтоже сумняшеся, избрали Ревердатто. Хотя я не принижаю его достоинств — лауреат Ленинской премии, крупный ученый, — но для всех это была неожиданность. Миша Кузьмин был в жутком трансе <…>.

На следующих выборах избрали и Мишу Кузьмина, к тому времени он уже стал председателем Иркутского научного центра.

(е) «В те выборы, когда избрали Ревердатто, я иду по Старомонетному, поворачиваю на Пыжевский, и выходит из-под арки директор Кемеровского горного института Г. И. Грицко. Плечи и голова опущены, идет и бормочет. Я поравнялся с ним и слышу:

— Я всю жизнь старался не иметь врагов. Я со всеми был в согласии, мире и дружбе. И тут выясняется, что есть люди, которые меня не любят и настроены против меня. И они меня сейчас при голосовании зарубили.

Я взял его под локоть, он вздрогнул, я говорю:

— Знаете что, я слышал Ваш монолог и вижу, что вы убиваетесь.

— Да, уже третью ночь не сплю, все размышляю.

— Успокойтесь. Я председатель счетной комиссии. И, хотя я нарушаю правила, я не должен Вам этого говорить, но Вас избрали.

Он отпрянул от меня:

— Да Вы что? Такими вещами не шутят! Если Вы хотите меня успокоить, то Вы делаете это зря.

Я говорю:

— Успокойтесь, Вас избрали.

Когда я зачитывал протокол голосования и посмотрел в зал, мы встретились глазами. Он сияет от счастья, и я подумал: „Не дай Бог, с ним еще случится инфаркт“. С тех пор, когда мы с ним встречаемся, он вспоминает этот эпизод:

— Вы мне за эти полчаса прибавили здоровья, я бы, наверное, не дожил до результатов голосования.

— Бросьте, я знал, что Вы добрый и честный человек. Нельзя так убиваться из-за каких-то выборов.

— Да Вы что! Я шел к этому званию таким длинным путем.

Все мы шли, у каждого свой путь. Но нельзя ронять чувство собственного достоинства, опускаться до того, чтобы гробить свое здоровье. Жизнь прекрасна и без этого членкорства».

[Летников, 2008. С. 229–236]

Как академик Ф. А. Летников стал «Академиком»

Случай на даче. Однажды подходят двое к участку Летникова и предлагают продать газовый баллон. Летников баллон купил. Мужики говорят: «А можно задать Вам один вопрос?… Мы, когда подошли к пасечнику внизу, предложили баллон, он говорит: „Сходите к академику“. А Вы, действительно, академик?

— Да это лагерная кликуха.

Ну, естественно, я в драных штанах, старой куртке, в их представлении не академик. И тут с ними произошла странная метаморфоза: они по-солдатски подтянулись, ели меня глазами, как солдаты генерала. И один сказал, уже перейдя на „ты“:

— Знаешь, вот тут мой дом, на станции крайний, в любое время, днем и ночью, только стукни, если что надо, мы поможем, все сделаем.

Я сказал:

— Спасибо. Может, и не понадобится.

— Учти, мы всегда для тебя что угодно сделаем.

Повернулись и пошли. <…> Я стоял и думал, что если бы я сказал, что я, действительно, академик Российской академии наук, который копается в земле на даче, чтобы что-то вырастить, не вызвал бы у них никакого уважения. Но когда я сказал, что это лагерная кликуха, то в их представлении в зоне кликуху „Академик“ надо заслужить. Они поняли, что это — элита, высший класс <…> Это намного выше, чем академик РАН».

[Летников, 2008. С. 160]

«Аэрогеоюмор» членкора С. П. Кориковского

и профессора В. С. Федоровского

Когда на Кадарском хребте они сидели в конце полевого сезона и ждали вертолет, погода была нелетная, выпал снег. <…> Эти два друга, поскольку они не привыкли сидеть без дела, выложили на белом снегу 40-метровыми буквами из камней известное русское матерное слово из трех букв. <…> Когда вертолет за ними прилетел, то вертолетчики сделали два круга, прежде чем приземлиться. <…> И все вертолетчики, которые везли людей на рудники, в экспедиции, по партиям, везли врачей куда-нибудь, обязательно делали крюк, залетая на это место и показывали всем: «Вот тут жили двое ученых и оставили после себя визитную карточку: икс, игрек и еще какая-то непонятная буква».

[Там же. С. 79]

О. И. Лейпунекий, Л. Ф. Верещагин, В. Н. Бакуль:

сплав таланта и глупости, труда и,

интриг, коварства и благородства

Предыстория. Первая фазовая диаграмма системы графит-алмаз была рассчитана и опубликована советским химико-физиком О. И. Лейпунским (1909–1990) еще в 1939 г. Для получения алмазной фазы требовались: давление около 60 тыс. ат., температура порядка 2000 °C и присутствие металла (железа, платины, родия) для растворения атомов углерода. Лейпунский привлек к делу химика Л. Ф. Верещагина, и в 1939 г. они подали заявку на выделение средств для проведения синтеза алмазов в Наркомат нефтяной промышленности. Но там их не поддержали. Затем — война, эвакуация, реэвакуация. Между тем, в феврале 1953 г. шведы, используя расчеты Лейпунского, впервые получили искусственные алмазы. А в декабре 1954 г. и американцы из «Дженерал электрик» добились успеха и начали массовое производство алмазов. Наконец, в 1960 г. синтетические алмазы научились получать и в СССР, в лаборатории Л. Ф. Верещагина. Он стал академиком, лауреатом Ленинской премии, Героем Социалистического Труда, директором Института высоких давлений. По-видимому, Верещагин читал О’Генри и решил, что «Боливар не вынесет двоих». Он перестал ссылаться на первые работы Лейпунского, не включил его ни во внутренний патент СССР на способ получения алмазов, ни в коллектив, получивший Ленинскую премию.