Тема, по существу, была простая. Французы подходили к Бородино компактной массой в трех колоннах и затем выставляли боевой порядок. Японцы же на подходе развертывали боевой порядок и вели его в глубоких (бригадных) колоннах к полю сражения. Если под Бородино Наполеон сам производил рекогносцировку позиции русских, то под Вафангоу такая разведка выполнялась авангардами колонн, а затем их донесения сводились в штабе. Вот на основании этих примеров и нужно было вывести современную теорию подхода к полю сражения и усиленной разведки. Представленный Беляеву конспект получил утверждение с приказанием доложить всю тему.

Во время доклада наших вторых тем в академии произошло чрезвычайное событие. Однажды в аудитории появился вместе с начальником академии военный агент германской армии (немцы, как правило, не допускали в свою академию никого из посторонних). Военный агент попал на доклад Гарфа на тему «Что внесла нового в довольствие войск русско-японская война». Тема была Янушкевича, и поэтому оппонентом был он. Вторым — генерал Гулевич, командир лейб-гвардии Преображенского полка. Янушкевич на старшем курсе читал нам о довольствии войск в Русско-японскую войну. Гарф в своем докладе все это тщательно воспроизвел и доложил. Янушкевич в своем заключении нашел доклад отличным. Стыдно было нам, сидевшим в аудитории, что доклад совершенно не отвечал теме. Нельзя было рассчитывать, чтобы офицер германского генерального штаба этого не понял. Выручил Гулевич. Он спокойно взял со стола конспект Гарфа, прочитал название темы и затем резюмировал: «Таким образом, ваш доклад написан не на тему. Как довольствовались войска в русско-японскую войну, вы доложили хорошо, но сама тема требовала от вас другого, и поэтому я признаю ваш доклад только удовлетворительным». Щербачев решил поправить дело (отец Гарфа был начальником Главного управления казачьих войск) и признал доклад хорошим, принимая во внимание его прежние работы. Гарф получил, насколько мне не изменяет память, 10,5 балла. Но военный агент, наверное, сделал соответствующий вывод, в особенности об Янушкевиче, будущем начальнике Генерального штаба.

Нужно было и мне побывать на докладах товарищей, чтобы привыкнуть к требованиям Беляева. Нельзя сказать, чтобы посещения этих докладов ободряли. Беляев свирепствовал. Сам отличный оратор, он не терпел конкурентов. Поэтому, когда Борхсениус, докладывая свою тему, попробовал применить ораторские приемы, Беляев в своем разборе выпалил ему: «Вам бог привесил язык, а больше ничего», — и провалил его с треском.

Другой слушатель, штабс-капитан фон Ланг, начальник одной из команд разведчиков во время русско-японской войны, докладывая о способах ведения войсковой разведки, разошелся во взглядах с Беляевым, сославшись на свой строевой опыт. Тогда Беляев ответил, что и строевому командиру нужно иметь голову, чтобы работать ею. Когда Ланг сказал, что считает это оскорблением и подаст рапорт начальнику, Беляев посоветовал ему апеллировать к самому богу. Вышел крупный скандал, но Ланг в Генеральный штаб не попал.

Наступил вечер моего доклада. Пришла комиссия — начальник академии, Беляев, Добрынин и из-за интереса к теме заведующий нашим курсом полковник Юнаков.

Я стал делать доклад, поглядывая на часы. Беляев внимательно смотрел на схемы, которые были неплохо выполнены. По-видимому, его взяло сомнение, сам ли я их чертил и нет ли ошибки, к которой можно было бы придраться. Прошло 30 минут. Доклад подходил к концу. Как я ни растягивал его, минутная стрелка двигалась медленно. Наконец я положил указку и раскланялся, обозначая этим окончание доклада. Добрынин не предложил дополнительных вопросов и признал доклад отличным. Это уже ободрило меня. Беляев, признав доклад очень хорошим, предложил дополнительно ответить: 1) считал ли я Шевардинский редут передовым опорным пунктом или левым флангом русской позиции; 2) почему я не дал принципиальной схемы, как нужно подходить к полю сражения (а между тем Беляев не терпел каких-либо принципиальных схем). На первый вопрос я ответил, что у Толстого Шевардино толкуется как левый фланг позиции, в источниках же Шевардино представлено как передовой опорный пункт. Тогда Беляев сослался на записки Ермолова, но в списке источников, утвержденных Беляевым, их не было. По второму вопросу я ответил, что нельзя давать принципиальную схему, так как все зависит от расположения противника, положения своих войск, местности. Сказать, что все зависит от обстановки, я не мог, так как, по понятиям Беляева, я должен создавать обстановку, а не подчиняться ей. Поэтому мне пришлось перечислить все элементы обстановки, но самого слова «обстановка» не произносить. Беляев поставил мне плюс за то, что доклад был сделан за 35 минут. Щербачев, по обыкновению, присоединился к обоим оппонентам, но снова начал допрашивать меня о принципиальной схеме. Тут, к моему ужасу, у меня сорвалось слово «обстановка», и начальство, засмеявшись, замахало руками и покинуло аудиторию. Доклад я, во всяком случае, не провалил и ждал 10 баллов, но комиссия объявила 11 баллов.

Вопрос о принципиальной схеме подхода к полю сражения в русской армии позже приобрел большое значение. С началом мировой войны наши пехотные дивизии, как правило, подходили в бригадных колоннах, и немцы иногда пользовались этим, чтобы бить по частям колонны. Даже в своих указаниях войсковым начальникам немцы обращали внимание на эту принципиальную схему русской армии и советовали использовать ее.

Теперь наступал последний период занятий: разработка тактических действий корпуса. Попал я в группу генерала Янушкевича и генерала Христиани и должен был разработать наступление двухдивизионного армейского корпуса через Карпаты от Стрыя на Мукачево. Прежде всего, требовалось представить военно-географическое описание района действий, затем доклад начальника штаба корпуса по операции и устройству тыла, дальше доклады начальника артиллерии, начальника инженеров, корпусных интенданта и врача, по вводным данным составить соответствующие приказы, начертить различные схемы, графики подвозки хлеба, эвакуации раненых — приложение к указанным докладам.

Военная игра как метод подготовки не была представлена в академии. Это вполне понятно: академия базировалась на французскую систему подготовки, а последняя смеялась над <?> (военной игрой) немцев, однако в дальнейшем нам пришлось участвовать в военных играх и самим проводить их.

Все доклады нужно было представить в указанный день и час. Принимал эти работы дежурный писарь учебной части, который отмечал час сдачи, ну… а опоздание всегда сопровождалось денежной мздой в зависимости от опоздания, от рубля и выше. За ночь дежурства писарь собирал немалую сумму, так как представлявших в срок было меньшинство. Знал ли об этом начальник учебной части полковник Баиов? Будем думать, что нет.

За эту тактическую разработку я получил 10,5 балла. Очевидно, Янушкевич поставил 10, а Христиани 11. Вообще за все три работы дополнительного курса я получил 32,5 балла, что дало мне десятое место при окончании курса.

Верховая езда на дополнительном курсе производилась три раза в неделю, и каждый офицер объезжал молодую лошадь. Ее он должен был представить и на экзамене. Когда я пришел на экзамен, то мне подали другую лошадь, а мою отдали тяжеловесному Якубовичу. Я поругался с руководителем верховой езды, но делать нечего, сел на незнакомую лошадь. Прибыл начальник академии, и началась манежная езда. При команде на галоп «кругом» мой конь заупрямился и не захотел поворачиваться. Я рассвирепел, взяв его в шенкеля, поднял на дыбы и повернул кругом. Злой слез с коня после взятия барьеров. Подошел к поручику Менжинскому и говорю: «Я был прав, что испорчу смену на незнакомой лошади». На это он возразил: «Конь делал все, что вы хотели». От сердца отлегло.