Не так случилось с корпусным командиром, которым был тогда старый генерал от кавалерии Козловский. Строевой командир, не кончавший никаких академий, участник турецкой войны, он не любил нашего командира полка. Приезд Козловского в батальон застал роты за изучением уставов, в частности Устава внутренней службы. Когда генерал подошел к моей роте, его взгляд упал на стрелка, черемиса по происхождению. «Словесность» туго давалась этому стрелку. «Скажи, братец, кто у вас командир полка?» — спросил командир корпуса. Вскочил стрелок, захлопал глазами и залепетал: «Так что его высокоблагородие…» — и дальше, повторяя то же самое, не двинулся с места. «Ты не волнуйся, — успокаивал его Козловский. — Посмотри на нас и покажи командира полка, ведь ты его часто видишь в казармах?» Стрелок, никогда не видавший в роте командира полка, не мог его показать, а корпусной командир продолжал его стыдить, говоря, что нельзя не знать командира полка, который ежедневно бывает на занятиях. Конечно, Козловский отлично знал, что именно Федоров не бывает на занятиях, и здесь, что называется, «отвел душу», вежливо показав Федорову все его нутро. В 1912 году он по возрасту ушел в отставку и уехал из Ташкента. В 1922 году, когда я был помощником начальника Штаба Красной Армии, секретарь доложил, что меня желает видеть бывший генерал Козловский. Оказывается, мой бывший корпусной командир пришел за советом. Он преподавал тактику в Московской кавалерийской школе и начал глохнуть: не слышит, что спрашивают курсанты, — вот и хочет уйти на пенсию… Это была последняя встреча с замечательным человеком, который не оказался на стороне белых, а начал учить кавалерийскому делу красных курсантов.

В марте в гарнизонном собрании под руководством Самсонова проводилась большая военная игра старших войсковых начальников и офицеров Генерального штаба. Участвовали «русская» и «афганская» армии. Упредив «русских» в мобилизации и стратегическом развертывании, авангарды «афганцев» крупными силами обрушились на Термез, который соединялся с Самаркандом стратегическим шоссе через перевал Тахтакарача. «Русские» удерживали Термез до подхода подкреплений, следующих по шоссе. «Афганцы» через горы двинули конный корпус в обход Термеза, чтобы помешать подходу подкреплений. Командовал этим крупным кавалерийским корпусом бригадный генерал казачьей дивизии Николаев. У него я был начальником штаба. Игра проводилась по старинке, без вызова сторон руководством. Представлялись только письменные документы, по которым давались вводные через посредников. Посредником при Николаеве был командир казачьей дивизии участник русско-японской войны генерал Греков. «Афганские» пехотные дивизии плотным кольцом окружили со всех сторон Термез, а мы с Николаевым упорно прорывались к шоссе, которое находилось от нас не далее пушечного выстрела. Вся обстановка обещала явный успех «афганцам», но вот в комнату вошел Греков и дал нам вводную: конный корпус, атакуя шоссе, понес крупные потери и отошел. Я, лежа на столе и нанося обстановку на большую карту, говорю командиру корпуса: «Ну, ваше превосходительство, поскольку мы с вами “афганцы” и понесли 50 процентов потерь, то остальные наши 50 процентов просто разбежались! Предлагаю отступить перед доблестными русскими войсками!» Оглянулся и замер: позади меня стоял Самсонов и улыбался. Действительно, игра закончилась победой «русских», значительно уступавших в числе «афганцам». На разборе игры нашелся один полковник Генерального штаба, который сказал Самсонову, что он, полковник, три года подряд оказывается на «афганской» стороне и, как ни старается, всегда бывает нещадно бит «русскими». «Нельзя ли меня перевести в «русские»? — просил полковник. Самсонов понял свою ошибку и объявил, что на следующий год в маневрах будут участвовать только «красные» и «синие».

На конец лета 1911 года были задуманы корпусные маневры между Самаркандским и Термезским гарнизонами. Карты были неважные, а маневрировать предстояло в горах… Поэтому с началом весны штаб корпуса решил послать рекогносцировочные группы из офицеров Генерального штаба для проверки проходимости дорог. Так как в штабе корпуса, не считая начальника штаба, было только два офицера Генерального штаба, то к этой рекогносцировке привлекли и меня.

Оставив роту на младшего офицера, я отправился в район маневров вместе с подполковником Батранцом, служившим в штабе Туркестанского корпуса. До Самарканда мы доехали по железной дороге, а дальше на почтовых до Шахрисябза по шоссе через величественный перевал Тахтакарача. Шоссе на этом перевале при спуске в долину Шахрисябзе делало до десяти петлей. Станции на шоссе представляли собой глинобитные блокгаузы, приспособленные к обороне от налетов афганской конницы. В Шахрисябзе мы сели на коней и с небольшим конвоем из 8—10 конных разведчиков углубились в горы — каждый по своему маршруту Я направился через Яккабаг к югу. На северных скатах гор еще лежал снег. Меня сопровождал чиновник, присланный от бухарского премьер-министра, который каждое утро спрашивал меня, где мы будем обедать, где ночевать, а затем от него летели посланцы, чтобы все было готово к нашему приезду. Дорога была исключительно вьючная по карнизам и так называемым овренгам, т. е. висячим мостам над пропастями.

Неизвестно, кто и когда выстроил эти мосты и кто их ремонтировал.

Я впервые попал в дикие горы, перед которыми меркнут и Кавказские горы. Впервые я узнал, как нужно снаряжаться в такие экспедиции. Дорогой не хватало то того, то другого. Все это я аккуратно записывал. К концу поездки у меня налицо был реестр, я знал, что нужно брать с собой в горы. Здесь, в горах, я ощутил их удивительное свойство. Они таят в себе немало опасностей для человека и одновременно чаруют его своей красотой, успокаивают нервы, служат для него лучшим курортом.

С трудом, при помощи проводника, удалось мне преодолеть высокий перевал. И вот я на юге. Здесь весна в полном разгаре. Возвращался я через Шаартуз, в центре Бухары. Этот город являлся тогда полунезависимым государством. Его губернаторы и баи жестоко угнетали крестьян, облагали их различными налогами и повинностями.

Только 1/10 собранного крестьянином урожая поступала к нему, 1/10 шла эмиру, 1/10 — на суд, 1/10 — на церковь и т. д. Эмир содержал армию — несколько батальонов и горную батарею. В распоряжении губернаторов находилось от роты до батальона. Комплектовалась эта армия вербовкой, и в строю рядом со стариками находились безусые мальчишки. Солдаты и офицеры имели право торговать, поэтому учения происходили в базарные дни. Перед открытием базаров воинские подразделения перестраивались. Их солдаты носили русскую форму, но с той разницей, что вместо фуражек надевали барашковые шапки. На их вооружении были берданки, попадались и кринки (переделанные русские винтовки образца 1856 года, заряжавшиеся с дула, на казеннозарядные).

В Яккабаге я принимал почетный караул, причем на мое приветствие ответы были самые разнообразные. Обходя фронт, заметил, что на левом фланге стоит солдат с палкой. Спрашиваю у командира роты, почему так вооружен солдат? Получаю ответ, что его обязанностью является наказание провинившегося солдата несколькими ударами палки по пяткам. Офицерский состав бухарской армии выслуживался из солдат и получал жалованье: капитан — 60, младший офицер — 25 рублей в месяц. Наверное, в своей лавке на базаре они зарабатывали больше. В XX столетии существовала такая опереточная армия, которая, однако, стоила эмиру ежегодно около 15 миллионов русских рублей. При эмире жил дипломатический агент со штатом, а в Ташкенте было целое бухарское посольство.