– А что ты хотел сказать насчёт Рады?

– Ничего, кроме того, что придётся брать её с собой.

Наташа вошла и осторожно прилегла рядом с Адонисом. Ей захотелось увидеть его пробуждение. Вот он зашевелился и растерянно протянул руку – он не заметил, как перевернулся на другой бок, и Наташа оказалась за его спиной. Он моментально это сообразил, схватил её и уложил себе на грудь.

– Слушай, что я тебе расскажу: мне приснился сон!

Он сказал это так торжественно, что Наташа прыснула.

– Не смейся. Раньше мне никогда не снились сны. А тут приснилась ты, черешня.

– Почему ты называешь меня черешней?

– Потому, что мне не нравится идиотское имя – Пансема! По-моему, верховному просто изменило чувство вкуса. Или книга имен у него на столе чересчур толстая…

– Тогда почему ты не зовёшь меня Наташей?

Он поморщился.

– Не обижайся, черешня, но я терпеть не могу это имя! – он дернул кадыком, будто проглотил наконец нечто трудно проглатываемое. – В одном богатом доме – неважно, в каком! – некая горничная Наташка отравила насмерть своих хозяев: мужа и жену. Этой девке показалось, что они её несправедливо обидели!

– А имя Ольга тебе нравится?

– Оля… Оленька… Олюшка… Это пойдёт! Хорошо, пусть будет не черешня, а Ольга.

– Для меня, между прочим, Адонис тоже как-то фальшиво звучит! Будто я мифы древней Греции читаю. Давай, мы и тебе другое имя подберём?

По его лицу опять пробежала тень.

– Давай, но не сегодня! На сегодня мне впечатлений достаточно!.. Ты тревожишь меня своими разговорами! Я много лет прожил без раздумий, неприятных воспоминаний и, заметь, без сновидений!

– Тогда скажи верховному, чтобы он прислал кого-нибудь другого вместо тебя!

– Ты этого действительно хочешь? – спросил он, глядя ей в глаза и до боли крепко прижимая к себе.

– Хочу! – ответила она дерзким взглядом. – Нет ничего хуже, чем быть в тягость!

Он больно сжал её грудь, бесстыдно скользя по телу руками безо всякого намека на нежность. У Ольги давно не было никакой одежды. На встречу с Алькой она ходила, найдя в стенном шкафу Адониса какой-то халат. Теперь, обнаженная, она чувствовала себя абсолютно беспомощной перед его грубостью, боясь, что сейчас он опять утопит её в своей нежности, и она все ему простит. Но на этот раз Адонис её не услышал.

– Думаешь, кто-то умеет делать это лучше меня? – он грубо развернул её спиной к себе, согнув в талии.

Наташа притворилась испуганной и обессиленной, чем обманула его. Адонис на миг ослабил хватку, и этого мгновения хватило ей, чтобы вырваться и побежать прочь. Он догнал её у самой двери, протянул руку, под которую она, почти не останавливаясь, поднырнула и дернула её на себя, подставив бедро. Адонис упал на пол. Ай да Аренский! Вот где пригодились его уроки!

Впрочем, Адонис упал мягко, как кошка, но, не поднимаясь, прильнул губами к её босым ногам.

– Прости, княгиня Ольга! Недостойный раб никогда больше не посмеет быть грубым с владычицей своего сердца!

Он поднял на неё покаянные глаза.

– Позволь загладить вину!

– Позволяю! – она милостиво убрала другую ногу, которой наступала на его спину.

Адонис метнулся в дальний угол комнаты и из ниши в стене достал узорную самоцветную шкатулку.

Ольга открыла её, и оттуда на неё полыхнул огонь драгоценных камней.

– Нет-нет, – он убрал её руку, которой она потянулась к жемчужному ожерелью. – Я сам!

Драгоценностей было много: ручные и ножные браслеты, перстни, диадемы, пояса – всё это не спеша Адонис стал надевать на обнаженную Наташу.

У большого, во всю стену, зеркала он поставил её, расположив по бокам два серебряных подсвечника. Странное это было зрелище. Странное и завораживающее. Женщина-драгоценность! Адонис подошел к ней, стал на колени и прижался лицом к её животу. Наташа уже знала, что за этим последует…

Подмораживало. С неба сыпалась снежная крупа, которая вместе с северным ветром ощутимо секла по лицу, на мерзлых булыжниках мостовой скользили ноги. Серый день, серый воздух, серые фигуры прохожих – всё вокруг навевало какую-то глубинную тоску и, чтобы окончательно не раскиснуть, Катерина упрямо вглядывалась в остававшиеся кое-где номера домов, разыскивая заветный двадцать первый.

В подъезде освещения не было, так что ей пришлось постоять, пока к темноте, слегка разрежаемой подслеповатым окошком лестничной клетки, не привыкнут глаза.

Катерина поднялась по ступенькам и дернула висящую на проволоке кисточку. За дверью звякнуло: блям-блям!

– Кто там? – послышался испуганный девичий голос.

У неё мелькнула мысль, что адрес неверный – голос никак не напоминал Ольгин, но спросила на всякий случай:

– Романовы здесь живут?

– А вы кто такая будете? – продолжал допрашивать голос с уже явно миролюбивыми нотками.

– Подруга Оль… Натальи Сергеевны.

– Минуточку! – обрадовался голос, и тут же дверь распахнулась, предварительно звякнув цепочкой, а в проеме возникло улыбающееся девичье лицо, на котором в течение нескольких мгновений легко читались все оттенки чувств от радости до полного разочарования. – Ой, а я вас не знаю!

–Ты давно здесь живешь? – строго спросила Катерина.

– Больше двух лет!

– Вот видишь, а мы с Натальей Сергеевной не виделись целых пять лет! – по знаку девушки Катерина вошла в прихожую и, вешая шубку на гвоздь, сказала: – Не сомневайся, она мне обрадуется!

Девушка всхлипнула.

– Боюсь, она уже ничему не обрадуется!

– Что случилось? – испугалась Катерина.

– Наталья Сергеевна, пропа-а-а-ла! – по лицу девушки покатились крупные слезы; чувствовалось, что с таким выражением чувств задержек у неё не бывает.

– Ну-ка, погоди реветь! – распорядилась Катерина, расшнуровывая ботинки. – Пойдём, присядем, и ты не спеша мне всё расскажешь.

Они вошли в комнату. Хорошенькая зеленоглазая девчушка лет трех, сидя на диване, деловито заворачивала куклу в старый шерстяной платок.

– Познакомимся? – предложила ребенку Катерина.

– Познакомимся, – согласилась она, слезла с дивана и подошла к гостье. – Меня зовут Оля Романова. А тебя?

– Оля, – удивленно повторила Катерина и спохватилась: – Меня – тетя Катя.

– А фамилия у тебя есть? – спросила Оля, явно кому-то подражая.

– Есть. Гапоненко. Скажи, ты случайно не любишь шоколад?

– Люблю. Только раньше мне его всегда папа приносил, а теперь его убили.