Кроме того, через жердь для одежды были перекинуты ржаво-желтый килт, длинная куртка зеленовато-синего цвета, вышитая у ворота и по подолу узором из крохотных хрустальных бусинок. Рядом ждала пара мягких ботинок из кожи ориксена. Я уронил на пол мешок, уставившись на это зрелище.

Ночлег и еда — да, такое часто предлагают гостям, но местный роскошный наряд — почему? Снова ощущение, что меня направляет что-то непостижимое, заставило почувствовать себя неуютно. И все же я не мог отвергнуть то, что было мне предоставлено, разумеется, вовсе не для того, чтобы обидеть меня. Хотя такой прием, вообще-то, полагался тому, кто вернулся из соло, правда, его должны были оказать родичи, а не чужой по крови человек.

Я стянул свои дорожные лохмотья и свернул их одним узлом. По большей части моя одежда была окончательно изношена. Надо будет постараться пополнить свой гардероб как можно скорее.

Затем я встал на коврик для мытья и обтер себя водорослевой губкой. Она была теплой, и моя стертая, покрытая шрамами, пересохшая кожа жадно впитала влагу. Я ощущал, как расслабляется мое тело. Я больше даже не удивлялся, почему мне оказан такой прием, а просто увяз в благодарном, ошеломляющем блаженстве.

Одежда подошла мне. Что тоже оказалось сюрпризом — хотя Равинга была так искусна в шитье одежды на кукол, что могла определить мой размер на глаз, пусть даже и не видела меня целый сезон. Сапоги были чуть великоваты, но это было неважно — по крайней мере, они не натирали ноги, как те многажды латаные, которые я только что сбросил.

Закончив, я встал перед зеркалом и окинул себя взглядом. Оно не могло показать меня целиком, но на мгновение мне померещилось, что я смотрю на какую-то из кукол Равинги, но увеличенную до человеческого роста. Лицо мое стало тоньше и темнее, волосы отросли так, что, даже когда я собрал их в хвост и закрепил кольцом, концы все равно касались плеч. Прощальный подарок сестры ярко блестел на руке, и, поддавшись внезапному порыву, я надел еще и кошачью подвеску, которую прятал от чужих взглядов большую часть моего путешествия. Сейчас она сверкала у меня на груди в распахнутом вороте куртки и, несомненно, была таким украшением, с которым даже по меркам богатой Вапалы мало что могло сравниться.

У меня было довольно сильное ощущение, что в эту комнату я вошел одним человеком, а выхожу совсем другим. Я пошел искать хозяйку дома. Мурри уже занимался содержимым большой миски, когда я вошел в столовую. Напротив с торжественным видом сидели в ряд три черных котти, не сводя с него взгляда. Перед ними стояли вылизанные дочиста блюдца.

Равинга поманила меня рукой к мягкой циновке рядом с ее собственной. Перед нами стояли низкие полированные столики. Третья циновка лежала под прямым углом к циновке Равинги, и там уселась Алитта, поставив перед нами последние накрытые блюда.

Тому, кто столь долго жил суровой жизнью пустыни, подобное могло показаться роскошнейшим пиром, достойным празднества избрания в лучших Домах. Я пробовал пищу, обычную для здешних жителей, выращиваемую в полях Вапалы, но неизвестную в моей земле, поскольку долгой перевозки эти продукты не переносили. Трапезу завершали свежие фрукты и питье, представляющее собой слабо благоухающую жидкость, которая согрела не только мое тело, но и разум. Эта ночь напоминала прекрасный сон.

Моя хозяйка не заговаривала со мной, и, как подобает воспитанному человеку, я занялся опустошением собственной тарелки — и еще дважды, что, наверное, было уже настоящей прожорливостью. Алитта дважды вставала, чтобы принести добавку. Мурри вылизал свою миску и теперь умывался. Сопровождаемый котти, он пересек комнату и растянулся во всю длину позади меня, хотя его огромное тело с трудом умещалось на ограниченном пространстве. Я слышал его тихое утробное урчанье. Когда с трапезой наконец было покончено, я осмелился нарушить молчание.

— Госпожа, твой дом может пребывать в гордости. Ты бесконечно щедра к страннику. Теперь… — Я колебался, пытаясь подыскать надлежащие слова вместо прямого, резкого вопроса, вертевшегося у меня на языке.

Она слегка отодвинула столик и выпрямилась, сложив слегка сцепленные руки на коленях. Алитта быстро убрала остатки пира, оставив только три чаши тонкой работы и графин освежающего напитка.

— Теперь, — сказала Равинга, когда девушка наконец вернулась на место и две котти, толкаясь, стали устраиваться на ее коленях, — у тебя есть вопросы, а у кого бы их не было… — Она снова помолчала, глядя не на меня, а на противоположную стену, словно там виднелось что-то очень важное для нее.

— Наш народ многое забыл, причем кое-что из этого, я полагаю, было спровоцировано извне как наказание, предупреждение или способ спастись — кто знает? Самые старые песни бардов хранят намеки. Намеки на то, что было до того, как наши королевства объединились. Большинство наших земель суровы, и жизнь, которую мы здесь для себя создали, требовала, чтобы мы стали такими, каковы мы сейчас.

Объединение покончило с войнами между народами и проложило путь к чему-то большему. Если мы пали, возможно, теперь мы медленно взбираемся обратно, как тот, кто обследует новый для него скальный остров. Но сейчас мы больше похожи на путешественника, попавшего в песчаную ловушку, и закрываем глаза, чтобы не видеть, что находится перед нами — или окажется перед нами в будущем.

Мы стали самодовольны. О, некоторые из традиций, за которые мы держимся, сохранились — соло, к примеру, закаляющее нашу молодежь. — Она взглянула на меня. — Разве, Хинккель, ты не изменился?

— Я полагаю, что так.

Моя рука нашарила подвеску, и я увидел шрамы на своем запястье. Да, я стал другим, мне открылась совершенно новая сторона жизни. Я танцевал с теми, кто считался легендарными врагами моего народа, я слушал рассказы Кинрра, я оторвался от своих корней и только теперь осознал, что действительно разбил скорлупу, в которой был заточен.

— Мой Дом, — мне показалось, что она резко сменила тему разговора, — странен. У меня осталось только два кровных родича — и один из них совсем иной природы, чем я. — Внезапно она вытянула свою руку и сдвинула вверх браслет, охватывающий запястье. Я увидел на ее чуть тронутой морщинами коже шрамы, совершенно такие же, как оставила на мне Марайя.

— Много сезонов была проблема, столь расплывчатая, что даже Высший Дух лишь смутно мог поведать о ней, и лишь тем, кто обладает врожденной чуткостью к подобным оттенкам, А теперь эта проблема разрастается быстрее. У Безысходной пустоши объявился правитель.

Наверное, я уставился на нее, разинув рот от удивления, пытаясь осознать это совершенно дикое утверждение. В Безысходной пустоши нельзя жить — ни один Дом не может повелевать ею,

За спиной я внезапно услышал рычание, почувствовал движение Мурри.

— Слушай, — прорычал он. — Это голос мудрости.

Даже котти — на коленях у Алитты и сидящая рядом с ней — широко раскрыли глаза и немигающим взглядом уставились на Равингу.

— Огромные крысы…