Быстрым шагом направился в город. За время моего отсутствия ничего не изменилось. Чем ближе подходил я к дому Ильи, тем сильнее ощущалось волнение. Хотя ведь не родственники они мне, а было ощущение, что после долгого пути я возвращаюсь домой.

Вот и улица, вот уже виден дом Ильи. Я непроизвольно ускорил шаг, сумка с инструментами оттягивает руку, но я уже почти бегу — сердце отчаянно колотится. Открываю калитку.

На стук оборачивается Маша, вешающая бельё на верёвку, взвизгивает, бросает белье на землю и забегает в дом. Раздаётся вопль: «Он вернулся!» И через несколько мгновений из дома выбегает простоволосая Дарья и бросается мне на шею, покрывая лицо поцелуями.

— Вернулся! Где же ты пропадал, моё сердечко измучилось совсем.

Рядом крутится Маша, норовя обнять. Из дома степенно выходит Илья, но, не выдержав, подбегает и с ходу обнимает меня. Не удержав веса обоих, я выпускаю из рук сумку, и мы все вместе падаем.

Илья незлобиво ворчит:

— Совсем девки ополоумели от радости! Накормить человека надо, в баньку сводить, так они на землю его свалили. Ну-ка — брысь отседова, непутёвые.

Дарья с Машей побежали в дом, а мы с Ильёй поднялись, отряхнулись. Илья придирчиво осмотрел меня:

— Похудел, одёжа поистрепалась. Ну — ничего, мы тебя подкормим, оденем, будешь как новенький. Пойдём в дом.

Илья подхватил мою сумку, взял меня под Руку, и мы пошли в дом.

А здесь кипела суета. Дарья и Маша бегали с кухни в трапезную, накрывали стол. Мы чинно уселись на стулья.

— Долго мучить не стану, ещё будет время наговориться. Где пропадал? Хоть весточку бы прислал.

— В плену у шведов. Оттуда весточку не пошлёшь. Как стали пленных менять, так я и вернулся.

Дарья, услышав мои слова, замерла.

— Иди, иди, видишь — оголодал парень в плену.

Дарья убежала за новым блюдом.

— Убивалась по тебе. Как ночью уехал — ни весточки: где ты, что с тобой? Убили тебя или кралю себе какую нашёл? Так вещи твои остались в комнате. Говорю ей — не таков Юрий человек, чтобы исчезнуть, не попрощавшись, стало быть — беда приключилась. Я бы на выручку примчался, только где тебя искать?

— Вот он я — чего меня искать; кормите, третий день не евши.

— Эй, девчата, герой с голоду помирает. Неуж побыстрее нельзя?

— Сейчас, скоро уже.

— Дарья, сама накрой, Маша пусть баньку затопит.

Я вымыл руки и лицо, вернулся к столу. Быстро девчата организовали угощение: курица вареная, лапша, пироги с рыбой, каша пшенная с маслом и яблоками, квас, пиво и вино на выбор.

Я понемногу стал есть, памятуя, что после воздержания много есть за один присест опасно. Пил пиво, опасаясь от вина захмелеть с голодухи. Даже после кружки пива в голове зашумело. Почувствовав сытость, я откинулся на спинку стула.

— Спасибо, Илья и девочки. Глазами бы всё съел, ан нельзя сразу. После баньки продолжим.

— Ну пока банька топится, расскажи.

Я начал с момента, когда за мной домой приехал ратник. И далее подробно — о засаде на дороге и гибели ратника, о пленении, о работе у шведов в обозе, о чудесном избавлении из плена. О притоп- ленных в ручье ценностях умолчал. Почему — и сам не знаю, просто поостерёгся до поры. Правда, о лодке упомянул, сказав, что шёл вдоль берега реки и наткнулся на неё случайно.

А потом я пошёл в баню.

Скинул в предбаннике грязную одежду, шагнул в баню. Было сумрачно, влажно и тепло. По телу побежали струйки грязи. Я взял ковшик, плеснул на камни. Жахнуло жаром, обдало паром. Хорошо-о-о!..

Открылась дверь, и вошла Маша — в одной сорочке.

— Илья послал помочь. Ложись.

Я улёгся на лавку, Маша окатила меня из ковшика, полила ладошкой из бадейки со щёлоком и принялась тереть мочалкой. Было ощущение, что вместе с грязью с меня снимают старую кожу. Маша окатила меня тёплой водой, смывая остатки грязи.

— Переворачивайся.

Я послушно перевернулся. Процедура повторилась. Снова окатила меня водой. Вышла в предбанник, вернулась с ковшиком кваса и плеснула на камни. Зашипел квас, полыхнуло жаром — так, что чуть не затрещали волосы. Маша взяла берёзовый веничек, поводила над телом, начала легонько похлопывать им по телу. Поры на коже открылись, я весь покрылся потом. Перевернула меня снова и вновь прошлась веничком. Веничек хорош — мягкий, раскидистый, духовитый. Запах берёзы смешивался с хлебным запахом кваса, и дух в бане стоял — словами не передать.

Маша окатила меня горячей водой, так, что от неожиданности я чуть не заорал.

— Всё, барин, чистый.

Маша рукой взялась за мои чресла, приподняла прилипшую к телу рубаху и уселась на меня. М-м-м! Я лежал неподвижно, Маша двигалась сама. Взорвался я быстро, к немалому Машиному неудовольствию.

Встал, ополоснулся водой.

Мы вышли в предбанник. Грязную одежду Маша унесла ранее, на лавке лежала чистая одежда — не моя, Ильи. Я обтёрся, надел чистое. Чувствовал я себя как младенец. Немного же человеку для счастья надо. Поел, помылся, побыл с женщиной, теперь бы поспать.

Однако поспать не получилось. За столом меня уже ждали. Началась неспешная беседа — как там, у шведов, какие порядки?

Наконец пришёл черёд чая. Маша внесла самовар, сахарная голова и сушки уже стояли на столе. Ну какой же русский ограничится одной чашкой? Мы откалывали щипчиками от сахарной головы по кусочку и пили чай, что называется, «вприкуску». Треск за столом от хруста сахара и баранок да сушек на зубах стоял изрядный — как будто сухие макароны ломали. Мне стало смешно.

— Вот, Юра уже заулыбался — отошёл, значит. Ну, теперь герою и отдохнуть пора. Постель уж давно готова.

Я поднялся в свою комнату, сбросил войлочные чуни, что дали мне после бани, и рухнул в постель. Отрубился сразу. И снились мне ласковые женские руки и сладостные поцелуи на губах.

Стоп, да это же не сон… Я наяву ощутил, как женские руки глядят мою кожу, волосы. Я протянул руку и ощутил тёплое женское бедро под тонкой сорочкой.

Ну Машка, чертовка, ну проказница! Не взяла своё в бане, так решила продолжить… Хоть бы выспаться дала, шалунья.

Я притянул женщину к себе, впился своими губами в её дрожащие губы, провёл другой рукою по вздымающейся от волнения груди. Да это же не Маша, у той грудь поменьше. «Дарья!» — пронеслось в голове. Я отпрянул. Дарья — а это была именно она, — обиженно прошептала:

— Не люба я тебе разве, почто отвергаешь меня — брезгуешь?

— Ты что, и в мыслях такого не было. Просто не решался, Илья же внизу, услышать может.

— И пусть услышит, лишь бы ты от себя не гнал, у сердца приголубил.

Ну что ты будешь с ними обеими делать? Не гнать же!