определенной степени это зло искоренило само себя. Люди с холодной головой и большими амбициями, наблюдая непомерную власть, которую вера во вдохновение отдает в руки слабоумных, часто притворялись такими же больными и, пользуясь своей репутацией неумных или скорее вдохновенных, приобретали власть над своими собратьями. Хотя подобной властью они часто злоупотребляли в личных, порой «вульгарных» целях, иногда использовали во благо, например, давая разумные советы по вопросам, представляющим общественный интерес, а именно: применяли целебные средства для лечения больных, раскрывали преступления, способствовали самосохранению общества, облегчению страданий и укреплению уважения к закону и порядку, которые необходимы для стабильности общества и без которых любое сообщество рассыпается как карточный домик. Этих людей в первобытном обществе называли знахарями, магами, колдунами, прорицателями и т. д. Иногда уважение, которого они добивались благодаря своей деятельности, приносило им как политическую, так и духовную власть; словом, из простых знахарей или колдунов они превращались в вождей и королей. Когда же такие люди, восседая на государственном троне, сохраняли прежнюю репутацию носителей божественного духа или вдохновения, им поклонялись равно как богам и царям. Таким образом, обладая двойной властью над умами и сердцами людей, они становились мощнейшим орудием улучшения или ухудшения благосостояния своих почитателей и подданных. Так прежнее древнее понятие «вдохновения», или «одержимости» постепенно переросло в доктрину божественного происхождения власти монарха, не до конца устаревшую даже сегодня. Однако «вдохновенные» люди отнюдь не обязаны играть главные роли в управлении государством. Подчас они могут, и часто так и происходит, быть почитаемы лишь узкой группой людей. Таким образом, некоторые необычные психические состояния, которые те, кто ими страдает, и те, кто их наблюдает, не могут объяснить никаким другим способом, часто объясняются предполагаемым вмешательством духа или божества. Таким образом, это одна из двух форм опыта, с помощью которого люди достигают (или воображают, что достигают) познания Бога и единения с ним. Это то, что мы назвали путем внутреннего опыта. Теперь рассмотрим другую форму опыта, которая ведет или может вести к той же цели. Подобную форму полагаем возможным назвать «внешним опытом».

Когда мы наблюдаем бесконечно разнообразную череду событий в мире, который мы считаем реальным, то испытываем непреодолимое желание проследить между ними некоторую связь, обычно именуемую причинно-следственной. Тенденция к обнаружению причин происходящего, по-видимому, является для человека врожденной и необходимой для его существования. Эта тенденция помогает абсорбировать массу деталей, дрейфующих в потоке ощущений. Она является раствором, который скрепляет сыпучий песок изолированных восприятий в несокрушимое здание. В отсутствие этой тенденции мы были бы бессильны предвидеть последовательность явлений и приспособиться к ней. Были бы сбиты с толку кажущимся беспорядком и хаосом всего сущего, должны были метаться по морю без руля, блуждать в бесконечном лабиринте без подсказки, не находя выхода из него, или, проще говоря, не имея возможности избежать ни одной из опасностей, которые грозят нам на каждом шагу, мы неизбежно должны были бы погибнуть. Соответственно, склонность к поиску причин характерна для человека во все эпохи и на всех уровнях культуры, хотя, несомненно, в цивилизованных сообществах она развита гораздо сильнее, чем в дикарских. У дикарей она более или менее бессознательна и инстинктивна, у цивилизованных людей она сознательно культивируется и вознаграждается, по крайней мере, аплодисментами окружающих или, едва ли не более значимым вознаграждением, – образованностью. Действительно, по мере развития цивилизации выяснение причин поглощает все больше и больше интеллектуальной энергии народа, и все большее число людей, отказавшись от суеты, удовольствий и амбиций активной жизни, посвящает себя исключительно поиску абстрактной истины, ставит перед собой задачу выявить причины вещей, проследить закономерность и порядок, которые, как можно предположить, лежат в основе кажущейся нерегулярной, запутанной и произвольной последовательности явлений. Несомненно, своим прогрессом цивилизация во многом обязана неустанным усилиям таких людей, и если в последние годы и на нашей памяти темпы прогресса заметно ускорились, то, возможно, мы не ошибемся, предположив, что по крайней мере часть этого ускорения объясняется увеличением числа ученых.

Анализируя концепцию причинности всего сущего, мы неизменно приходим к идее, которую некоторое время назад выделил Юм, а именно к идее неизменной последовательности. Когда мы говорим, что нечто является причиной чего-то, то на самом деле имеем в виду лишь то, что последнее неизменно предшествует первому. Также верно и то, что первое, называемое нами причиной, всякий раз предшествует последнему – следствию. Подобные умозаключения основаны на опыте: наблюдая определенные последовательности событий определенное количество раз, мы приходим к выводу, что эти события так связаны между собой, что последнее не может произойти без ему предшествующего первого. Единичный случай, когда два события следуют друг за другом, сам по себе не может свидетельствовать о том, что одно событие является причиной другого, поскольку в сознании необходимая связь между ними отсутствует. Последовательность должна повторяться более или менее часто, прежде чем мы сможем сделать вывод о причинной связи между двумя событиями. Этот вывод основывается на ассоциации идей, которая устанавливается в нашем сознании в результате продолжительного наблюдения за событиями или явлениями. Как только идеи прочно ассоциируются друг с другом, мы говорим, что события, обусловленные этими идеями, находятся друг с другом в отношениях причины и следствия. Иными словами, понятие причинности – это лишь один из частных случаев ассоциации идей. Таким образом, все рассуждения о причинах предполагают предшествующее наблюдение: мы рассуждаем от наблюдаемого к ненаблюдаемому, от известного к неизвестному, и чем шире диапазон наших наблюдений и знаний, тем больше вероятность того, что наши рассуждения окажутся верными.

Все это в равной степени относится как к дикарю, так и к цивилизованному человеку. Он тоже рассуждает и, более того, может рассуждать, опираясь на опыт, от известного к неизвестному, от наблюдаемого к гипотетическому. Но диапазон его опыта сравнительно узок, и, соответственно, выводы, которые он делает на его основе, цивилизованным людям, обладающим более обширными знаниями, часто кажутся явно ложными и абсурдными. В наибольшей степени это относится к наблюдению за природой. Хотя он часто знает многое о тех природных объектах, будь то животные, растения или неодушевленные предметы, от которых непосредственно зависит его пропитание, территория страны, с которой он знаком, обычно невелика, и у него практически нет возможности скорректировать выводы, которые он делает на основе своих наблюдений, путем сравнения с другими частями света. Но если он мало знает о внешнем мире, то он обязательно несколько лучше знаком со своей внутренней жизнью, со своими ощущениями и представлениями, эмоциями, аппетитами и желаниями. Поэтому вполне естественно, что, пытаясь выяснить причины событий во внешнем мире, он, опираясь на опыт, должен представить, что эти события порождаются