– Тяжело это.

– Да. Тычячу триста шестнадцать уже потерял. И теперь поедем на фронт – опять терять. А я не хочу больше! Почему я жив, а они нет? Зачем я выжил? Зачем мне муки эти?

– Бог нам всем послал испытания. И каждому – только по силам его. Этим он испытывает нас, а значит, знает о нас, любит нас. Испытания закаляют, делают сильнее.

Комбат рассмеялся истерически, как одержимый:

– Чем я стал сильнее? Искалечен, сломан и телом и духом. Я мечтаю умереть, чтобы прекратить этот ужасный ночной хоровод и остановить счётчик.

– Счётчик не остановится, пока не возьмём Берлин.

– А ты веришь, что сделаем это?

– Конечно. Иначе и быть не может. Тем более, что я не только верю, а знаю. Точно знаю. Никто и никогда не завоёвывал Русь.

– Татары?

– Это кто такие? Это те, что в Казани живут? Они больше русские, чем мы сами. Это было не завоевание, а слияние русских земель под одну руку. И рука та – русские цари.

Комбат достал бутылку.

– Будешь?

– Не пью, Владимир Васильевич. Совсем не пью.

– Больной? На войне больных не бывает.

– Мне вера не велит.

– Тьфу ты. Брехун. Не берут верующих в НКВД.

Я показал крест.

– Как же тебя не выперли?

– Наоборот. Меня пригласили. Да с рекомендацией!

Я показал портсигар. Комбат хмыкнул, дунул в кружку, налил:

– Как хочешь, – и выпил.

– Владимир Васильевич, а зачем вы мне всё рассказали?

– Душу хотел облегчить.

– Полегчало?

– Да.

– А почему мне?

– Ты единственный, у кого рожа не разбита. И когда ты рядом, все остальные начинают выглядеть нормальными, живыми.

Вот это ни хрена себе! Я облегчаю приступы шизофрении?

– Витя, спой.

Я спел «Молитву», потом «Бьётся в тесной печурке огонь», «На поле танки грохотали», «Черного ворона», «Опустела без тебя земля». Комбат стремительно напился и уснул на мельниковой полке. Я оставил его, вышел покурить. Невдалеке маячил Иванец, я махнул ему рукой.

– За обедом сгоняй.

Он принёс сразу на всех, даже тех, кто был в увольнительной. Сухпай я сразу заныкал, а горячее умяли, сидя на лавочке около входа в землянку.

– Сержант, без моего разрешения никого в землянку не пускать. Лично передо мной ответишь.

– А если ротный? Это же его землянка.

– Хоть маршал Тимошенко. Это моя землянка. Переломаю так, что за свисток три месяца не возьмёшься. Уяснил?

– Уяснил.

– Я – не надолго. Обойду всё и вернусь. Гостя моего не беспокой, пусть отдохнёт. А внутрь заглянешь – глаза фингалами закрою.

Я так понял, что я вдруг оказался старшим в батальоне. Вот так неожиданно. Комбат взял самоотвод на время, остальные офицеры, тьфу, командиры – дома, с родными.

Обошел всё, двоим в «душу» пробил за нарушение режима, а потом направился к штабной палатке.

– Стой, кто идёт?

– Конь в пальто. Фамилия, боец!

Он назвался. Даже не знаю такого.

– Кому служишь?

Растерялся.

– Эх, салага! Учить вас ещё и учить! Трудовому народу ты служишь. Запомни. В следующий раз – накажу.

– Туда нельзя, товарищ старшина. Приказ товарища майора.

– Ты чё, ушлёпок, не понял? Или попутал? Или меня не узнал? Майор у меня в землянке, послал за письменным прибором. Смирно! Кругом!

– Я не могу, майор приказал.

– Тебе майора привести? Или письменный приказ нужен? Так планшетка его в палатке. Самого его звать? Да он тебя с говном сожрёт. Да ладно, расслабься. Очень мне хочется бегать туда-сюда. Мне проще тебя вырубить. Да не дёргайся ты. Меня знаешь. Меня Медведем окрестили. Но для тебя – старшина Кузьмин Виктор Иванович. Так и доложишь, если вопросы будут. А их не будет. Что не ясно?

Боец опустил винтовку, сделал шаг в сторону.

– Вот это другое дело.

А в уме: «Бардак!»

По большому счёту в штаб я пришёл из любопытства. Зашёл, остановился, осмотрелся с любопытством. Потом покопался в бумагах, отложил несколько пустых стандартных бланков с печатями. Бардак, кто же на пустые бумажки ставит печати? Вообще-то все так делают. Но не в армии же! Сгодятся на что-нибудь. Прихватил ещё и незначительную записку, единственная ценность которой была в образце подписи Ё-комбата и начштаба на одном листочке. Покрутился ещё из любопытства, нашёл награды Ё-комбата (ордена Ленина, Знамени и Красной Звезды – охренеть!), положил обратно и вышел.

– А письменные принадлежности? – спросил часовой. Я похлопал по нагрудному карману.

Вот и всё. Больше в этот день, кроме ужина, ничего не случилось. После пробежки я тоже завалился спать.

Отступление от повествования

Нетелефонный разговор:

– Как прошло?

– Тяжко. Только авторитетом и продавил. Если не выгорит с твоим Объектом – мне не простят ни потерю времени, ни отвлечение бойцов ОСНАЗ.

– Может, не надо было бы его отпускать на фронт?

– А что оставалось? Он рвётся воевать, у нас на него ничего нет. Не смогли мы ни раскрыть его, ни выявить его связей.

– Может, и не было ничего?

– И это ты мне говоришь сейчас, а? Не ты ли меня в это втянул? Я в глаза таким людям влез! А теперь ты это мне говоришь! Ну и сука ты, Сара!

– Сам ты! Я тебя не просил так всё это раскручивать! Запер бы его, помяли бы, всё бы и узнал.

– Сам веришь? У этого узнал бы? Видно же, что он из тех, что умирают, но не колются. И Сам так же думает. Да и что я плохого «раскрутил»? Новый вид кирасы? Батальон? Эти, как их, «ременно-плечевая перевязь»? Как её Объект называл? «Разгрузкой»? Кстати, ни одна армия мира не пользуется подобным. Привлечённые эксперты из Внешней разведки – в недоумении. А ты заметил, как он ориентируется в городе? А вроде с Урала.

– Подожди, ты Ему докладывал?

– А ты думал? Дали бы мне батальон, ОСНАЗ, новые образцы вооружений без разрешения? Нет, конечно, не Самому. Но всё одно – теперь от Объекта зависит моя голова.

– Не надо было его отпускать, вот и всё.

– Да пошёл ты! Тоже мне друг! Наливай давай.

Через некоторое время разговор возобновился:

– Может, и не надо было отпускать. Да, прессанули бы, добились бы чего-нибудь. Было что в нём выдавить. Но ты же видел, в «свободном полёте», да с поддержкой, он большего добивается.