А потом Валентина не пришла. Я ждал её день, два, три, на четвёртый послал Пепе, боцмана, на разведку. Вести, им принесённые, повергли меня в ужас! Дом, в котором жила семья Толедано, был разграблен, а они сами исчезли. По словам одних, их арестовала Святая инквизиция за иудейские моления и чтение Талмуда. По словам других – они успели бежать, бросив всё своё имущество. А донос на них написал сын лавочника, тощий прыщавый юнец, которому, по словам третьих, клятая иудейка, так её растак, посмела отказать! Я ещё не мог самостоятельно ходить, меня мучили чудовищные боли. И я ничего не мог предпринять для поиска любимой. Пепе опять сходил на разведку и узнал, что доносчик свои тридцать сребреников не получил. Это значило, что Валентину с отцом ещё не поймали, потому вознаграждение не могло быть выплачено. Беглецов не нашли, и это радовало! Видимо, инквизиторы не хотели делиться с иезуитами. У тех служба сыска была поставлена очень хорошо, и скрыться от неё практически никому не удавалось.

Время шло, мои раны постепенно затягивались. Но душевная продолжала кровоточить. Мои матросы, кроме Пепе, выздоровели и были отправлены в другие экипажи. У Пепе сломанные рёбра долго не срастались и к несению службы он, как и я, был ещё не годен. В конце июня 1588 года до нас дошли вести, что Испания закончила снаряжать огромную эскадру и та, получив название «Непобедимая армада», отплыла от Ла-Коруньи к берегам Англии. Мы с нетерпением ждали вестей и дождались. Королевское предприятие закончилось катастрофой. «Непобедимая армада» погибла. Это был страшный удар. У Испании не осталось боеспособного флота, её морское могущество было подорвано. Все поняли, что теперь англичане совсем обнаглеют.

Прошло полгода, и я снова мог встать на квартердеке. Но кораблей было меньше, чем капитанов. От Валентины вестей небыло, где её искать я даже не представлял. Деньги почти закончились. В целях экономии Адмиралтейство провело сокращение личного состава, и мы с Пепе остались на берегу, получив небольшое выходное пособие. Мне с большим трудом удалось наняться капитаном на каравеллу, небольшое трёхмачтовое торговое судно. Верный Пепе был со мной. До конца навигации успел сделать всего один рейс, хозяину каравеллы подвернулся, как он думал, выгодный фрахт на Канарские острова. Быстро погрузили бочки с вином и оливковым маслом, это и был наш груз, и вышли в осеннее море. Только обещанная приличная сумма денег за доставку и полное их отсутствие в карманах подвигло меня на этот тяжелейший рейс. До островов домчались быстро, но лавирование между ними добавило седины моим отсутствующим волосам. Обратный путь был ещё хуже. Мало того, что океан бурный и ветра противные, так ещё и груза в Испанию не было, шли пустыми, в балласте. Каравеллу швыряло с волны на волну как щепку. Но всё-таки мы уцелели и дошли до дома. Зима тянулась долго, нудно и голодно, но и она закончилась. Хозяин нанял новую команду, в которой оказались и несколько знакомых мне по прежней службе моряков. А остальные – шваль портовая и необученная молодёжь.

Мы готовили судно к выходу в море. Однажды утром я шёл в порт. И удивлённо смотрел на горожан, спешащих куда-то к центральной площади. Остановив одного из них, я спросил, что произошло. И услышал:

– Евреев-еретиков к аутодафе приговорили, сейчас жечь будут!

Сердце тревожно сжалось. Я бросился следом за всеми. На площади было уже полно народа. А в её центре пылал костёр! Я схватил за плечо стоявшего рядом простолюдина и спросил, называли ли имена этих еретиков.

– Да, кабальеро, называли, – ответил он, не отрывая взгляда от костра. – Какие-то Толедано, мужчина и женщина.

Отпустив горожанина, которому я до боли сжал плечо, резко развернулся и быстро пошёл к своему дому. Поднялся в комнату и со стоном упал на кровать. Их всё же поймали и убили, потешая толпу! И я не мог ничего сделать. Моя любимая умерла в страшных муках, но любовь к ней осталась и взывала к отмщению. Ещё жив негодяй, из-за алчности и похоти которого погибли невинные люди, разрушилась моя жизнь. Одиночество, вот мой удел. С Испанией, жестокой и фанатичной, меня уже ни что не связывало. Я проклял её чудовищные законы и принял решение.

Вернувшись на каравеллу, я собрал нанятых на неё своих бывших матросов и сказал:

– Инквизиторы поймали и казнили мою Валентину. Вы помните её и её заботливые руки, что лечили ваши раны. Теперь она умерла. Я хочу покинуть эту жестокую страну и уплыть в Новый Свет. Там тоже много жестокости и несправедливости, но есть хотя бы возможность постоять за себя и своих близких и самому создать своё будущее. Пойдёте вы за мной или нет, решать вам. Я уйду в любом случае. Даже если буду один на палубе и без куска хлеба в трюме. Мне противно жить в стране, где убивают безвинных!

Матросы знали историю моей любви и, тяжко вздохнув, перекрестившись и прошептав молитву, приступили к обсуждению моего предложения.

– А как же хозяин каравеллы? – спросил Пепе. – Ведь если мы угоним его корабль, то будем обвинены в пиратстве и станем вне закона.

– За всё в ответе буду я один. Вы сможете сослаться на то, что я вас обманул. Это в случае неудачи. Но я знаю, что всё получится. Мы уйдём ночью, а хватятся нас только утром. И куда мы пошли – не известно.

– Хорошо, а как к этому отнесутся остальные матросы?

– Выйдем в море – спросим у них. Несогласным дадим лодку, и пускай гребут к берегу.

– Мы согласны, капитан, – за всех ответил Пепе, перед этим пристально посмотрев на каждого матроса и дождавшись их утвердительных знаков.

– Тогда слушай мою команду, – произнёс я. – Уходим завтра ночью. Мне напоследок необходимо будет уладить несколько дел. Завтра работаем как обычно. Никто ничего не должен заподозрить.

Я вернулся к себе в каюту, разделся и лёг спать. На душе, впервые за много дней страданий, появилось холодное спокойствие. Решение принято: убью гадёныша, уплыву в Новый Свет, если получится уйти от кораблей королевского флота, превосходящих эту мелкую посудинку по скорости, а там будь, что будет.

Утром на пристань приехал хозяин каравеллы. Проверил размещение груза в трюме, выпил у меня в каюте вина и посоветовал ускорить погрузку и не задерживаться в порту. Я попросил его выплатить часть причитающихся команде денег авансом, чтобы матросы могли, согласно договорённости, купить и привезти какой-либо товар и для себя. Но старый скупердяй только носом посопел и, ничего не ответив, укатил.

Я назначил время отплытия и стал готовиться к завершению своего последнего здесь дела: наказанию доносчика. Он так и жил в доме своего папашки, всё такой же тощий и прыщавый. Я видел его несколько раз, но сам ему на глаза старался не попадать: он знал, с кем встречалась Валентина, но донести на дворянина и офицера королевского флота или не осмелился, или инквизиция решила подсобрать на меня ещё информации, что более вероятно. С собой, кроме надёжного Пепе, никого больше брать не стал. Я не хотел впутывать в свою вендетту лишних людей. Гадёныш будет знать, кто его наказал, а остальным не обязательно.

В ночь перед отплытием, ближе к полуночи, мы с Пепе прокрались в дом лавочника через чердак. Было тихо, все уже должны были спать, но в щель под дверью одной из комнат пробивался лучик света. Кто-то бодрствовал, и это было плохо. Этот кто-то мог поднять тревогу. На цыпочках мы прокрались к двери. Она была не заперта, и мы, соблюдая осторожность, вошли. Но скрипнула половица! Человек за столом, освещённым свечой, поднял голову от каких-то бумаг и раскрыл рот. Брошенный мной стилет вошёл ему точно в горло, прервав так и не успевший родиться крик. Человек рухнул в кресло, захрипел и задёргался. Пепе подскочил к нему, выдернул стилет и ударил в сердце. Раз, другой. Тело перестало дёргаться и осело.