После «Бредской разносчицы» и «Мэтра де Форж» Берта ещё не слышала ничего более печального. Приходится влить в неё бокал «Вдовы Клико», чтобы поднять ей настроение.

Графиня Скатолович расстроена донельзя. Она не желает, чтобы её оглушительный приём вдруг сразу скис. И тогда своим поставленным (на подшипники качения) голосом она умоляет меня продолжить. Все присутствующие тоже хотят продолжения. Понимая, что вечеринка даёт холостые обороты, музыканты зачехляют свои инструменты и подходят ближе, желая также приобщиться к великому санантониевскому знанию. Я делаю неплохой сбор, ребята! Какой наплыв народу! Если бы я знал, я бы поставил турникет на входе в салон. По десять рваных с носа, и я бы обеспечил себе будущее!

— Ко дню его смерти у Генриха Второго было четверо сыновей. Троим из них надлежало править. Школьники перечисляют этих четверых монархов в известном александрийском стихе.

Я декламирую нараспев:

— Генрих Второй, Франциск Второй, Карл Девятый, Генрих Третий! Можете проверить, полные двенадцать стоп. И если быть точным, можно даже сказать, что их пятнадцать, ибо из этой компании трое были настоящие стопоры в своём роде. После смерти Генриха Второго старшему из его отпрысков, Франциску, было всего пятнадцать лет. Художники той эпохи изобразили нам его в виде толстощёкого мальчугана с глазами, выразительными как у парижского полицейского. На нём какой-то странный головной убор, который напоминает лёгкую закуску. Особые приметы: он женился на Марии Стюарт.

— Тогда он, наверное, носил на голове омлет[120], — смеётся Весельчак.

Мы вежливо улыбаемся его остроте. Я продолжаю:

— Франциск Второй был хрупкого сложения. Как и его предки, он увлекался любовью и охотой. Но эти увлечения ему были не на пользу. Гнаться за оленем и жарить Марию Стюарт — эти два упражнения требовали здоровья. У Франциска его не было, и он умер скромно при всей своей известности. Он правил всего один год — с 1559 по 1560. За это время он мог бы сделать хотя бы одного ребёнка, но нет. Пока печатались его новые визитные карточки, он умер. Малышка Мария, которая не ладила со своей свекровью, умотала в свою родную Шотландию, где ей отрубили голову через какие-то двадцать пять лет.

— Один готов! — ревёт Хмурый.

— Да, — продолжаю я, ласково поглаживая бедро моей милой Аннушки. — Один готов! Когда старшенький отошёл в мир иной, его братец Чарли выложил свои карты. Его стали называть Карлом Девятым. Но ему всего десять лет, и маман Катрин берёт на себя регентство. Необычная женщина. В книжках её изображают в чёрной одежде, с одутловатым лицом и живыми глазами. Что-то вроде Полин Картон[121], только хуже. Это был ещё тот персонаж! У неё было довольно скромное происхождение для королевы, тёмный цвет лица, и она была совершенно лишена привлекательности, так что в самом начале её предназначением было рожать маленьких принцев, и она с этой задачей справилась.

— Ты так считаешь? — ухмыляется Берю. — Твои принцы склеили ласты один за другим, не иначе как они все болели миксоматозом![122]

— Короче! — продолжаю я. — Эта итальяночка была создана для управления Францией не более чем присутствующий здесь Берюрье для того, чтобы быть префектом полиции.

Толстяк детонирует, заведённый смехом публики:

— Твоё сравнение не катит, Сан-А! Только поставь меня префектом полиции, и ты увидишь, как я разгружу дороги! Во-первых, я введу запрет на автомобильное движение в Париже. Единственные, кому я дам разрешение, это самому себе и моим корешам. Во-вторых, за чертой города можно будет разыграть автомобильные номера, как в Национальной лотерее. Те, у кого будет крупный выигрыш, могут ездить все дни недели между тиражами, а другие — один день или час в зависимости от выигрыша. А те, у кого выиграет всего одна цифра, смогут съездить только на заправку. У меня бы появилось время обустроить дороги и стоянки, понимаете? В самом Париже мест предостаточно, но никто не решается. Представьте, что государство выкупит Галерею Лафайет, Прентан, Самаритен, Нотр-Дам, Гран-Пале, Палату депутатов и Сенат (от них меньше всего толку), Лувр и сады Елисейского дворца… Вы слышите? Если мы всё переоборудуем под гаражи, сколько же машин можно будет разместить, представляете? Десятки тысяч! Вот. Во вторую очередь я закрою Сену для судоходства. Хотите знать, что бы я сделал?

Мы хотим. И он излагает:

— Я бы вырыл канал от Шарантона до Аньер и слил бы туда всю воду. А в её русле я бы сделал дорогу, которая пересекла бы Париж с востока на запад! Широкую, обсаженную деревьями, вот это было бы здорово. А потом я бы очистил линию метро Порт де Клинанкур — Порт д'Орлеан, и я бы там сделал туннель для автомобильного движения.

Он хочет нам объяснить третью очередь своего проекта, но я прерываю его выступление.

— Катрин де Медичи точно так же решала большие проблемы, к примеру, для того, чтобы решить религиозные, она решила истребить протестантов.

— Надо же было как-то с этим кончать, — оправдывает Огромный.

Несколько протестантов, присутствующих на балу, возмущаются, но Берю уверяет их, что он остался бы при своём мнении, даже если бы вместо гугенотов она бы выпустила кишки католикам. Он считает, что, прежде всего, должен быть порядок. А для этого все средства хороши.

— В первые дни регентства, — говорю я, — у мамаши Медичи были добрые намерения. Она пыталась привлечь на свою сторону Мишеля де Лопиталь, ровного и терпимого человека. Но две большие семьи разрывали страну на части: Гизы, заклятые католики, и Бурбоны-Вандомы, ярые протестанты. И те и другие подливали масла в огонь. Это объясняет частые пожары, от которых страдала наша страна. Вот это и подстегнуло Катрин. В конце концов она слетела с педалей…

— С таким сыном, как Генрих Третий, — говорит Толстяк, — педалей ей было не занимать!

Все горячо обсуждают услышанное, кроме наших дежурных Генрихов Третьих, которые решили не высовываться после выходки Ужасного.

— Вот она-то и подговорила своего сына Карла Девятого нажать на кнопку святого Варфоломея. Когда нужно сделать какую-нибудь пакость и есть сообщник, она может показаться уже не такой пакостной, хотя бы и на мгновение. Карл Девятый сказал ОК. И резня началась. Сначала убрали адмирала де Колиньи, одного из предводителей гугенотов. Затем жажда убийства охватила солдат и народ Парижа. Такая фиеста — всё равно что твист: это заразительно. Ничто так не опьяняет, как запах крови. Наутро насчитали две тысячи трупов.

— Вот это да! Небольшая Хиросима в своём роде, — одобряет Берюрье. — Представляю себе резню!