И лишь один силуэт – огромный, такой огромный, что сначала казался сгустком ядерного мрака, окутавшего весь мир после Катастрофы, – двигался. Прямо к Комару.

Владимирец вдруг обнаружил, что молится. Шепчет про себя слова молитвы.

«Боже еси на небеси… Да святится имя твое…»

Он лихорадочно принялся обрывать мембрану, затем вытянул веганца из кокона. Быстрее, быстрее!

Да пребудет царствие твое… Что там дальше?!

Шшурх. Ш-ш-ш. Все ближе. Ближе.

Комара трясло. Непослушными пальцами он расстегивал неподатливые пуговицы. Чертов зеленый мундир! Чертовы веганцы. Ненавижу. Пальцы срывались. Больно. Давай, давай. Пуговица выскользнула из пальцев. Комар выматерился про себя (в бога, в душу, в мать), снова поймал пуговицу, начал расстегивать – чувствуя, как от него волнами расходится удушливая вонь страха.

Наконец, ему удалось. Путаясь в рукавах, Комар натянул мундир на себя.

Только бы сработало. Только бы сра…

– Человечек? – от звука этого голоса Комар дернулся. Трясущимися руками застегнул воротничок формы. Выпрямился, вытер потные ладони о китель. Выдохнул. Достал из кармана штанов фонарь. Включил. И медленно-медленно повернулся…

Он был готов к тому, что увидит, но – все равно вздрогнул. Девочка лет пяти стояла и смотрела на него, не мигая. Белесое щупальце мелькнуло перед самым носом Комара. И исчезло. Снова появилось откуда-то справа… или это уже другое щупальце? Комар не знал.

– Человечек, – сказала девочка. Голова ее странно, резко наклонилась вбок, как у неживой.

Комар обмер. Почувствовал дурноту, перед глазами все качнулось.

«Боже, помоги». Пожалуйста. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

Он выпрямился. Щупальце коснулось ткани мундира. Комар стиснул зубы, чтобы не заорать…

Щупальце отдернулось, словно обожглось. Зависло в воздухе.

– Зеёный, – сказала девочка разочарованно. – Нельзя. Нельзя, нельзя кушать зеёных человечков, папа сказал. Леди не плохая. Леди хорошая. Леди послушная девочка.

Девочка повернулась, и вдруг – взлетела, словно выдернутая с силой, за веревочку, кукла фокусника.

Фонарь вывалился из ослабевших потных пальцев Комара, упал на землю. Блинк! Кажется, треснуло стекло.

В тусклом свете гаснущего фонаря Комар успел увидеть на стене силуэт девочки и вокруг нее – клубок сплетающихся щупалец, словно… Точно! Словно лес непристойных придатков. Корона ужаса.

Фонарь погас. Наступила тьма, в которой плыли желтые световые отпечатки.

Тишина.

В следующий миг Комар уже не мог бы сказать, видел ли он что-то. Или ему только показалось. Но зрелище извивающихся теней на стене впечаталось в его память, словно врезанное ржавым ножом в кровоточащий, дергающийся от страха мозг. Прямо поперек извилин.

Это был чистый, как героин в кровь, ужас.

Когда шорох удалился, Комар остался стоять. Не мог пошевелиться. Его трясло, бросало то в жар, то в холод. Голова плавала в облаке тьмы и кошмара. Казалось поминутно, что из темноты вынырнет белесое щупальце и схватит его за глотку… Вот-вот. Сейчас это случится…

– Жадина-говядина, – сказал Комар вслух. Эхо разлетелось по помещению и затихло вдали. – Пустая шоколадина…

Голос был незнакомый, хриплый и надорванный.

– …жадина-говядина, соленый огурец…

– …по полу валяется, никто его не ест.

(поиглаем)

(поиглаем)

(пожа-ауста!)

И тут его вывернуло. Он вытер губы рукавом, выпрямился. Стало легче.

– Ну, пиздец, – сказал Комар с чувством.

Перегон Площадь Восстания – Чернышевская, час X + 2,5 часа

Тусклый свет фонаря метался по стенам тоннеля, по черной жиже, хлюпающей под ногами. По ржавым решеткам, оборванным проводам, заросшим грязью и мохом, по спинам идущих впереди людей. Ахмет, законный царь Восстания, пригнулся, чтобы избежать удара головой о заржавленную трубу. Но не избежал.

Бум. Ох! Голова загудела.

– Эй! – крикнул он. – Поосторожней!

– Да по хер, – сказал один из тех, кто его тащил. Левый, решил Ахмет. Надо его запомнить.

Всегда полезно запоминать людей, которым собираешься мелко, но страшно отомстить.

Если его не убьют раньше, конечно. Ахмет снова вспомнил момент, когда из бокового хода вышел оборванец с оружием… Горечь и ярость. Вот что Ахмет сейчас чувствовал. И еще страх и досаду. Как нелепо оборвался его триумфальный уход с Восстания! Какая мелочь может встать на пути великих планов! Всего лишь тупое ограбление.

Ему завязали глаза и повели куда-то, в лабиринт тоннелей. Иногда приходилось вслепую протискиваться в узкие, едва плечи проходили, служебные переходы. От стен шел резкий запах могильной сырости. Иногда щели были такие узкие, что обдирали кожу. Шкуродеры.

Ахмет чувствовал, как меняется температура. Становилось все холоднее, словно они спускались в подвал рядом с подземными водами. Ахмет и раньше слышал, что когда-то, миллионы лет назад, здесь было дно океана, но не придавал этому значения. Теперь он понял. Океан всегда был рядом. Всегда на расстоянии нескольких метров. Ледяная, пронизывающая до костей, сырость сочилась из бетонных стен, леденила плечи и ноги. Он чувствовал, как во рту скапливается мерзкая влага.

– Быстрее! – пихнули его в спину. Ахмет чуть не упал. – Давай, шевелись!

Ахмета протащили еще одним, очень узким коридором.

И приложили головой об еще одну трубу.

Суки. Твари. Уроды.

Мутанты паралитические.

Наконец, путешествие закончилось.

Его втолкнули в просторное помещение, в нос ударил теплый дух жилого места – еда, карбид и кисловатый запах множества тел. Видимо, это конец пути. Что, царь, набегался?! Ахмет почувствовал бессильную злость. Как глупо заканчивается жизнь.

Его посадили на стул, связали руки за спиной.

– Пляши, командир, – сказал грубый мужской голос. – Рождество в этом году наступило раньше. Дед Мороз уже принес подарки.

– Что? – женщина. От звуков этого голоса у Ахмета по затылку пробежали мурашки. «Илюза».

– Сейчас увидишь.

Грохот. Тяжелое бросили на бетон. Стрекочущий звук – расстегнули молнию.

Кто-то присвистнул. Кто-то очень знакомый.

– Это что? Откуда?

Ахмет скрипнул зубами. Сумка, которую нес Рустем. Моя сумка. Это, блядь, не ваше! Не трогайте!

Характерное шуршание синтетической ткани, шелест фольги. Сумку открыли и теперь разглядывали содержимое.