— Чего я должен опасаться, учитель? — спросил Дуво.

— Гнева и ненависти — ибо они орудия зла. И любви, Дуво. Любовь прекрасна и в то же время таит безмерную опасность. Любовь — это врата, в которые неопознанной может просочиться ненависть.

— Как же это может быть? Разве любовь не величайшее изо всех чувств?

— Истинно так. Однако же любовь делает нас беззащитными перед алчной бездной иных чувств. Вы, люди, страдаете от этой двойственности любви больше, нежели все известные мне расы. Любовь у вас может привести к ревности, зависти, похоти и алчности, мщению и убийству. Это чистейшее чувство несет в себе зародыши разрушения — а опознать их нелегко.

— Ты полагаешь, я должен избегать любви? Раналот сухо рассмеялся.

— Никто не может избежать любви, Дуво. Однако же, полюбив, ты, быть может, обнаружишь, что твоя музыка изменилась. Или вовсе пропала.

— Тогда я никогда не полюблю, — сказал юноша.

— От души надеюсь, что это не так. А теперь войдем в Храм и почтим память олторов.

Бок о бок они вошли в Храм. В огромном круглом зале на полотнищах черного бархата лежали тысячи, сотни тысяч костей. Весь Храм был заполнен ими — ни скамей, ни статуй, ни фресок. На высоком алтаре, укрытая атласным покрывалом, лежала дюжина красных камней.

— Кровь Первого Олтора, — сказал Раналот. — Того, что погиб последним. Его кровь пропитала камни, на которые он упал.

— Почему эльдеры собрали здесь все эти кости? — спросил Дуво.

Раналот печально улыбнулся.

— Олторы были удивительным народом, ведавшим песни земли. Мы научились их песням — ты поешь многие из них. Однако же олторы больше не будут петь. Оттого нам пристало приходить сюда и глядеть на плоды, которые приносит зло. Зло, воплощенное в даротах. Сколько надежд и мечтаний заключены в этих печальных останках? Сколько чудес уже никогда не явится миру? Вот что такое война, Дуво, — разрушение, отчаяние, гибель. Победителей в войне не бывает.

И сейчас, в тишине новорожденного дня, Дуводас заиграл Песнь Ворнэя — нежную, певучую, легкую, как голубиное перышко, сладостную, как поцелуй матери. Музыка наполнила комнату, и Дуво с изумлением обнаружил, что магия не только не пропала, но изменилась к лучшему. Там, где раньше его музыка была бесстрастной и безличной, теперь она звучала в полную силу. Он не мог сдержать ее поток и скоро заиграл Гимн Творения. Пальцы его летали по струнам, и он ощущал, как на крыше, в гнезде за окном трепещут сердечки новорожденных птенцов, а снизу, из долины доносится тихий и безудержный лепет сердцебиения троих щенят, которые родились в эту ночь. Дуво улыбнулся и продолжай играть.

И вдруг опустил руки.

Магия музыки еще звучала в нем с прежней силой, и он вдруг с трепетом и радостью осознал, что искра новой жизни есть и гораздо ближе… в этой комнате. Отложив арфу, Дуво вернулся в постель и тихо лег рядом со спящей Широй. Последним касанием угасающей в нем магии он притронулся к своей нареченной — и ощутил крохотную искорку жизни, которая через девять месяцев станет его ребенком.

Его сын… или дочь. Изумление и восторг охватили Дуводаса, и в этот миг он как никогда ясно осознал свою слабость и смертность.

Шира открыла глаза и сонно улыбнулась.

— Мне снился такой чудесный сон! — прошептала она.

В шестидесяти милях к северо-востоку от Кордуина, в залитой лунным светом ложбине Карис изучала древнюю карту. Судя по ней, отряд находился в менее чем двадцати милях от города Дарот Один. За четыре дня пути от Кордуина им ни разу не повстречались дароты, зато повсюду в изобилии виднелись следы паники — обезлюдевшие деревеньки и толпы беженцев, спешивших укрыться за городскими стенами — которые были, впрочем, сомнительной защитой.

Взошло солнце, а спутники Карис все еще спали. Она подбросила хвороста к догорающим углям ночного костра и бережно раздула в нем тлеющую искорку жизни. Осень подходила к концу; близилась зима, и с гор дул холодный, до костей пронизывающий ветер.

Пурис, герцогский чиновник, выбрался из-под одеял и, увидев у костра Карис, двинулся к ней. Это был невысокий худой человечек, почти лысый, если не считать редкого ободка седых волос над ушами.

— Доброе утро, Карис, — поздоровался он голосом, сладким, как сахарный сироп.

— Будем надеяться, что оно и впрямь окажется добрым, — отозвалась она. Пурис улыбнулся, но улыбка ничуть не затронула его ярко-голубых, блестящих, точно пуговицы, глаз.

— Не могли бы мы поговорить… э-э… наедине? — осторожно спросил он.

— Вряд ли можно в походе ждать большего уединения, Пурис, — заметила она.

Чиновник кивнул, затем бросил быстрый взгляд на спящих воинов. Убедившись, что никто из них не услышит разговора, он снова повернулся к женщине-воину.

— Боги, — сказал он, — не наградили меня отвагой. Я всегда боялся боли — даже самой пустячной. А теперь я боюсь даротов. — Пурис тяжело вздохнул. — Впрочем, «боюсь»— это еще мягко сказано. Мне так страшно, что я не могу заснуть.

— Зачем ты говоришь мне все это?

— Не знаю. Может быть, просто затем, чтобы облегчить душу. Скажи, есть ли какой-то секрет у твоей храбрости? И что я могу сделать, чтобы укрепить свой дух?

— Не знаю, Пурис. Если что-то стрясется — держись меня. Слушай мои приказы. Не поддавайся сомнениям. — Карис глянула на чиновника и улыбнулась. — И подумай еще вот о чем, советник, — трус не вызвался бы добровольно отправиться на такое дело.

— А ты боишься, Карис?

— Конечно. Мы все едем навстречу неизвестности.

— Но ты думаешь, что мы уцелеем? Карис пожала плечами.

— Надеюсь.

— Я частенько думал о том, что такое героизм, — задумчиво сказал Пурис. — Тарантио и Вент — мечники, искусные воины. Большинство людей назвало бы их героями. Но разве героизм присущ только воинам?

Карис покачала головой.

— Герой — это тот, кто лицом к лицу встречает свой страх. Вот и все. Ребенок, который боится темноты, но все же задувает зажженную на ночь свечку. Женщина, которая боится родов, но все же говорит себе: «Пора стать матерью» .Героями, Пурис, становятся не только на поле брани.

Маленький советник улыбнулся.

— Спасибо тебе, госпожа моя, — сказал он.

— За что?

— За то, что выслушала меня.

С этими словами он встал и скрылся за деревьями, а Карис вернулась к изучению карты. Пока люди герцога искали Форина, она сидела в библиотеке, читая все, что удалось найти о даротах. Немного, впрочем. Карис расширила круг поиска, включив в него рассказы — в основном легенды — о расе гигантских воинов, которые, по слухам, обитали когда-то на севере. Быть может, эти легенды тоже касались даротов.