– Ты приедешь на наш день зимнего спорта?

– А надо?

Я только-только начинаю приходить в норму, пусть даже не совсем в норму, а в такое состояние, что в этот безумный месяц с чем-то мне норму заменяет. Не могу сказать, что я уже пришел в себя, – не очень понимаю, что значит быть в себе и что для меня это «себя» может значить.

– Родители всегда приезжали на этот день, – говорит Нейт.

– Когда это будет?

– В эти выходные. Начинается в субботу утром и продолжается в воскресенье после утренней службы в церкви.

– Евреям тоже в церковь? – спрашиваю я.

– Она не деноминирована.

– «Церковь» – это уже значит, что христианская.

– Мне там нравится.

– Собаку с собой привозить? – спрашиваю я.

– Нет, пусть кто-нибудь с ней останется.

– Эшли приедет?

– Тебе не дали никакого руководства или инструкций?

– Нет, – отвечаю я. – В слепом полете. Я соображу – надо только знать параметры. Что-нибудь нужно тебе привезти? Из дому ничего не хочешь?

– Например?

– Любимый свитер, книжку «Над пропастью во ржи»?

– Нет, – говорит он так, будто вопрос его задел. – У меня есть все, что нужно.

Уик-энд за городом звучит заманчиво – позволение свалить отсюда к чертовой матери. Не знаю, как это получилось, но я полностью захвачен миром Джорджа, и кажется, что если я на миг отойду, все, что осталось, рассыплется в пыль.

Во время разговора с Нейтом я гуглю его школу: она куда престижнее, чем я себе представлял. Среди выпускников – несколько членов кабинета Никсона и его технических работников.

– Ты знаешь в школе кого-нибудь по фамилии Шульц?

– Это который комиксы «Арахис»?

– Нет, другой. А Блаунт? Или Дент?

– Кто это такие?

– Из исторических сносок к тексту.

– Ничего не говорит, – отвечает Нейт.

– И не надо. До субботы тогда, – говорю я и даю отбой.

На веб-сайте школы – список местных отелей и сдаваемых комнат. Я начинаю обзванивать, но все отели и пансионы забронированы заранее. Разговаривая с женщиной из «Песни ветра», я уже представляю себе, как буду спать в машине. Ничего страшного, прихвачу с собой подушки, арктический спальный мешок, пару одеял, таблеток снотворного немножко и найду безопасное место где-нибудь прямо в кампусе.

– Может, вы хоть чем-нибудь сумеете мне помочь? – умоляю я. – Я не могу бросить этого мальчика, у него никого больше нет. Мать его умерла, отец под замком. Вы можете что-нибудь придумать?

– Комната моей дочери, – говорит женщина. – Обычно мы ее не сдаем, но там двуспальная кровать. Могу вам ее уступить за сто пятьдесят долларов за ночь. Завтрак включен, санузел общий.

– Идеально, – соглашаюсь я.

– На самом деле, – говорит она и отвлекается, там слышны разговоры, – я ошиблась, это сто восемьдесят за ночь. Я уже сказала, что мы ее вообще-то не сдаем, но тут муж напомнил, что когда сдавали в прошлый раз, было сто восемьдесят. Там матрас новый.

– Даю вам мою кредитную карту?

Я тороплюсь, боясь, как бы цена вновь не подпрыгнула.

Решив как следует сыграть роль исполняющего обязанности родителя, я беру напрокат из шкафа у Джорджа галстук, туфли и спортивную куртку и ровно в шесть утра в субботу быстро отбываю. До границы Массачусетса я ползу два часа двадцать минут. У ворот академии мерседесовские фургоны и спортивные уик-эндовские машинки родителей направляют к главному зданию, где уже подают кофе и плюшки. Молодые люди с фамилиями вроде Скутер и Бифф приветствуют родителей, мужественно обнимая вельветовых отцов и целуя в щечку мохеровых матерей. У всех у них одинаковые треугольные лица, очень американские, непроницаемые улыбки. Еще четверо азиатов и трое чернокожих – вот тебе и все разнообразие.

Расположением зданий заведение напоминает стародавнюю английскую деревню, и колледж, в который я прихожу, похож на городское техническое училище, затерянное в одном из пяти слившихся городишек, – такое, где людей учат менять масло и чинить телевизоры, не более. Главное здание академии – особняк, величественный, подавляющий, с огромными высоко висящими на стенах портретами маслом, изображающими отцов-основателей, и большими цветочными композициями на старинных деревянных ящиках. Все темное – полно тусклых деревянных панелей, потайных переходов, старых кожаных кресел и диванов. Длинные столы с крахмальными скатертями накрыты не слабо. В очереди за кофе меня находит Нейт, и я рад знакомому лицу.

– Плюшки тут отличные, попробуй обязательно, – говорю я, не очень понимая, как надо по протоколу: обнять его или нет. Решаю, что нет.

– Пробовал уже, – отвечает он. – Они тут каждые выходные пекут. В штате школы есть кондитер.

– Как ты оказался в этой школе?

– В смысле, что в таком престижном месте делает такой лох, как я? – Он секунду молчит. – У меня был отличный результат по тестам, да и папа тоже «имел влияние». Председатель совета этой сети – весьма активен в товариществе выпускников.

– У тебя тут есть друзья?

– Да, – отвечает он. – Мне тут хорошо. Лучше, чем дома.

– И Эш тоже в подобном месте? – спрашиваю я, прожевывая коричную плюшку.

– У нее иначе. Девочки живут в домиках, не в спальнях. Там меньше соревнования, более по-домашнему.

– Ваша мама отличную работу проделала, выбирая для вас правильные места. – Опускаю в карман спортивной куртки багель с сыром, завернутый в салфетку. Рука на что-то натыкается. – Тесси просила тебе это передать.

Я вытаскиваю из кармана сильно пожеванный кусок сыромятной кожи и отдаю Нейту. Он улыбается. Когда мы выходим из здания, он показывает мне библиотеку:

– Тут примерно полтора миллиона томов и активный обмен с другими библиотеками.

– Лучше, чем в большинстве колледжей и в том, где я преподаю.

– Это ты еще бассейна не видел.

Перед спортзалом нас встречает человек в одежде придворного шута и вручает свитки, перевязанные лентой, – как могло быть в Риме много лет назад.

– Это программа сегодняшнего мероприятия, – говорит Нейт. – Начинается с посвящения. Когда-то это была первая пущенная стрела, сейчас – выстрел из пушки директора. Он из Шотландии.

Почти сразу раздается гудение волынок, и пара волынщиков медленно проходит перед нами по холму, предваряя шествие директора в клетчатом килте, отмахивающего в ритм жезлом вверх и вниз.

– Он там внизу голый, – шепчет Нейт. – Это традиция. И висит у него, как у коня, и он старается, чтобы все об этом узнали.

С травяного склона стреляет пушка, и я рефлекторно пригибаюсь.