Знал бы он, что я на самом деле о ней думал.

– Я и понятия не имел, что ты такой спортивный, – говорю я, меняя тему. – У нас в роду спортсменов как-то не особо.

– А это не из твоего рода. Мамина бабушка была знаменитой пловчихой. Первая женщина, проплывшая вокруг острова Манхэттен.

– Правда?

– Ага. А ее муж, мой прадед, был глотателем огня. Колоссальный объем легких имел.

– Никогда бы не подумал.

– Так что не воображай, будто все на свете связано с тобой.

– Мальчики, что вам принести? – спрашивает официантка.

Я вижу директора – входит все в той же юбке, она раздувается над волосатыми и очень белыми коленями.

– Крабовые пироги как? – спрашивает Натаниэл.

– Отличные, – отвечает она. – Стопроцентно мышечная часть.

– Не уверен, что сейчас сезон для крабов, – говорю я.

– Я их каждый год ем, – возражает Нейт. – Мне салат «Айсберг» и голубой сыр, а потом крабовый пирог.

Почему мне всюду мерещится блевотина? Пиво, сыр с плесенью, крабовое мясо?

– Мне тоже «Айсберг» и сыр с плесенью, а потом – стейк дня.

– Жареный или печеный?

– На гриле.

– Картошку – жареную или печеную?

– Печеную, если можно.

Я отпиваю рутбира, и тут к нам идет директор.

– Ты что это пьешь, сынок? – спрашивает он Нейта.

– Да вот, попробовал глоток у дяди – он говорил, что какой-то странный вкус. А как по-вашему? – Он поднимает стакан с пивом в направлении директора.

– Для меня любое пиво – моча. Пью я только бурбон, да и то не на работе.

Подбегает усатый:

– Все тут нормально?

– Принесите этому человеку другое пиво. И юноше тоже можно бы налить еще – что у тебя там было? Кола? – благодушно ревет директор.

– Вообще-то рутбир.

– Хороший у вас спорран, – говорю я, не в силах сдержаться. – Тюленья кожа?

Интересно, откуда я это словечко подцепил – «спорран»?

– Тюленья кожа, – отвечает он. – Зоркий у вас глаз. – Спорран еще дедушкин.

Он включает шотландский акцент на полную мощность.

– Оно и видно, – говорю я, он кивает:

– Приятного аппетита, и поздравляю с восхождением. Рад наконец-то увидеть, откуда у Натаниэла такая удаль.

И он спешит к другому столу.

– О чем это вы? Про какой-то спор или спорт или про что оно?

– Спорран, сумка его. Я похвалил эту сумку. Вот эта штука на цепи называется спорран. В килте карманов нет.

На Нейта это производит впечатление. Я вытаскиваю пакет с таблетками на вечер и раскладываю их: перед едой, во время еды и после еды.

– А что еще должен я знать о тебе, Нейт?

– У меня школа есть в Южной Африке, – говорит он. – И я очень этим горжусь.

– В смысле, ты помогал собирать деньги на строительство школы? Кажется, твоя мама что-то говорила про это.

– Я ее построил, – буднично отвечает он.

– Руками?

– Руками, и руками тех поселян, кто там живет, и с помощью досок, гвоздей и листов металла – материалов, из которых строят школы. И я устроил систему фильтрации воды для деревни. Ее назвали моим именем. Было другое название, но сейчас ее все называют Нейтвиль.

Неужто он правду говорит?

– И как же ты все это смог сделать сам?

– Это не так трудно, как кажется, – поясняет он. – Что-то вроде очень большого «Лего». У меня были сансетовские книги планов для малых строений, я их собирался использовать, чтобы себе что-нибудь на заднем дворе соорудить, и мы выбрали их как источник идеи. Вопрос тут другой: если это может сделать мальчишка, почему другие не могут? Совершенно нет причины миру быть в таком мерзком виде. Просто люди, черт бы их побрал, жуть до чего пассивны и ленивы, и всегда выискивают, что не выйдет, вместо того чтобы искать, что получится.

Нейт излагает дальше, и все, что он говорит, не только правда. Это еще и логично, отлично продумано, хорошо сформулировано, убедительно. Он объясняет себя и окружающий мир, и у меня только одна мысль: невероятно, в голове не укладывается, что Джордж и его не убил.

Я влюбляюсь в Нейта. Он именно такой, каким я хотел бы быть в его возрасте, да даже и сейчас хотел бы. Я от него в благоговейном ужасе. Умелый, как никто из нас, и при этом еще ребенок.

– Твой папа знает, что ты все это умеешь?

– Сомневаюсь.

– А ты ему говорил хоть раз?

– Не знаю, как бы это выразить повежливее, но когда папа сюда приезжал, он в основном ручкался с народом и мало что замечал вокруг. И я предпочитал, чтобы так и было. Меня он вообще не замечал – считал неудачником, который зря тратит кислород и ресурсы. Так он и говорил – ресурсы.

– Да, он мужик суровый, – подтверждаю я.

– Не хочу я на эту тему.

– Без проблем. А о чем можно?

– Почему у вас с Клер детей нет?

Я беру у него стакан и отпиваю пива – слишком много, одним глотком. Оно щекочет ноздри, я давлюсь, разбрызгивая «Гиннес» по столу.

– Красиво, – говорит Натаниэл, пока я вытираю брызги.

– У нас однажды почти уже был ребенок. Клер забеременела, но произошел несчастный случай.

– Она потеряла ребенка? – требует ясности Нейт.

Я киваю. Это такая, приглаженная версия. На самом деле ребенок был мертворожденный, застрял и вышел по частям, когда его вытаскивали. А я все это видел. Я сидел с ее стороны занавеса, когда ребенка вытаскивали. Доктор вдруг крякнул с досадой, и я тогда встал, посмотрел – и увидел куски. Какое-то время до родов ребенок уже был мертвым. Клер приподняла голову:

– Можно мне посмотреть на ребенка?

– Нет, – слишком резко ответил я. И ничего ей потом не рассказывал.

– Младенец – все, – сообщил доктор. Я до сих пор не знаю, хотел он сказать, что его извлекли полностью или что он родился мертвым.

– Клер долго еще была в депрессии. «Тяжело прощаться с тем, кого ни разу не увидела», – говорила она. А я не знал, что ей ответить. Насчет второй попытки мы даже не заговаривали – слишком тяжело нам это далось.

– Моя мама тебе нравилась? – спрашивает Натаниэл, возвращая меня в настоящее.

Официантка ставит передо мной тарелку. От картошки поднимается пар, а мясо оживляет меня, как нюхательные соли.

– Нравилась? – повторяет он.

– Да, – отвечаю я не задумываясь.

– Ты ее любил?