— Да я не ем мороженое.

— А зачем купил?

— Понимаете…

— Понимаю. Ты его секретарше отдай, не то зальем пол.

Начальник позвонил.

— Анна Сергеевна, вот Иван Александрович угостить вас решил. Берите, берите!

Данилов отдал ставший мягким брикетик удивленной женщине, облегченно вздохнул и полез за папиросами.

— Последнее ты купил мороженое, Данилов, — сказал начальник, — не будет его больше. Да и много чего не будет. Тяжело станет в Москве. Я в горкоме партии был. Карточки в стране продовольственные вводят. Но об этом, о положении нашем, на партсобрании поговорим. А сейчас частность. Помнишь, в Испании фашисты наступали на Мадрид пятью колоннами. Так?

— Нет, не так. — Данилов подался к столу. — Совсем не так. Где они возьмут у нас в Москве пятую колонну — подполье? Где?

— Ты чего меня политграмоте учишь? Это я фигурально. В органах госбезопасности есть сведения, что фашисты хотят в городе панику устроить. Из Краснопресненского района сообщили, что ночью, во время бомбежки, кто-то ракеты пускал в сторону вокзала.

— Так.

— Вот тебе и так. Есть предположения — вражеская агентура будет искать пособников среди всякой сволочи: уголовников, шкурников и им подобных. Твоя группа должна заняться этими ракетами. Я имею в виду Красную Пресню.

— А в других районах были?

— Были. Но там другие будут работать.

— А как же Широков?

— Будешь вести дело параллельно.

— Ну что, «белый рыцарь»! Допрыгался? С бабой связался!

— Ты бы молчал побольше, Сергей.

— Пугаешь, гнида, забываться стал. Я тебя, между прочим, и задавить могу.

— Ты мне эти разговоры брось. Слышишь, брось!

— Не брошу! До тех пор не брошу, пока ты не поймешь, что делать надо.

— Ну просвети, «духовный пастырь», просвети. Только не забывай, что я не старушка-богомолка…

— Ты идиот, Андрей. Неужели непонятно, чем тебе заниматься надо?

— Непонятно.

— Собирай людей надежных. Чтоб замараны по уши были. В крови замараны.

— Банда, значит.

— Нет, группа.

— Это для чека для разницы.

— Скоро здесь будут немцы. У меня был человек оттуда.

— О-о-о!

— Он сказал: пора.

— Что «пора»?

— Пока ракеты. Каждую ночь ракеты. Потом грабить магазины, квартиры, сеять панику. Деньги, документы, оружие — все есть.

— Я панику сеять не умею, слухов тоже, я стрелять умею.

— Вот и будешь стрелять, сколько хочешь. Но не один, с людьми. Есть люди?

— Должны быть.

— Пошлем по адресам надежного человека, тебе отсидеться надо. Ешь, пей, отдыхай.

— Рица прямо. Курорт.

— Нечто вроде.

— А долго ждать?

— Недели две-три, пусть немцы поближе подойдут.

Телефон звякнул, и он сразу поднял трубку.

— Шарапов докладывает.

— Ну что у тебя?

— У Миши все тихо. Ждать?

— Не надо. Миша в курсе?

— Да.

— Ты поезжай в управление. Он сам все сделает, если что.

— Слушаюсь.

Данилов смотрел на календарь. Только что он оторвал предпоследний листок июля. Что же мог он сказать о прошедших тридцати днях? Пожалуй, ничего хорошего. То есть, просто ничего хорошего. Июль для Данилова был на редкость тяжелым. Дело Грасса пока не продвинулось. После неудачной засады на квартире Флеровой Широков исчез, словно канул в воду. Никакие оперативные мероприятия не помогали. Конечно, если бы не война, возможно, сидел бы Резаный во внутренней тюрьме. Но обстановка, сложившаяся в Москве, не позволяла Данилову бросить все силы на поиски Резаного. Слишком мало осталось в МУРе людей и слишком много дел навалилось на них. Четко определенные функции милиции расширились до пределов, никому не ясных. Теперь в сферу их действия попадало абсолютно все: охрана заводов, ночное патрулирование, оказание помощи пострадавшим от вражеских налетов. Особенно тяжело приходилось с нарушением паспортного режима. Москва стала перевалочной базой для всех, без исключения, беженцев из западных областей. Ежедневные сводки дежурного по городу пестрели сообщениями о массе мелких нарушений, которые приходилось оставлять безнаказанными, принимая во внимание сложность обстановки.

Московская милиция ну и, конечно, МУР перешли на казарменное положение. Правда, Иван Александрович пару раз вырывался домой, чтобы повидаться с Наташей, однако встречи эти были слишком коротки.

Но чем бы ни занимался, Данилов постоянно думал об убийстве Грасса. К сожалению, он пока не мог допросить Флерову. По сей день она находилась в очень тяжелом состоянии. В написанных ею еще раньше показаниях Данилов нашел несколько интересных деталей, которые требовали объяснения, а главное, развития. Ничего пока не мог сообщить Костров. Мишка безвылазно сидел дома, ожидая прихода Широкова. За его квартирой велось круглосуточное наблюдение, но пока все это не давало никаких результатов.

Позавчера Ивана Александровича вызвал начальник МУРа.

— Садись, Данилов, — сказал он. — Чем порадуешь?

— Пока нечем.

— Значит, все без изменений.

— Пока да.

— Я думаю. Резаный «лег на грунт». Знаешь, так моряки-подводники говорят. После атаки, чтобы акустиков обмануть, подводная лодка ложится на дно и выжидает.

— В том-то и дело, что он выжидает. Только чего, а главное — где? Долго он не выдержит. Широков все равно объявится со дня на день.

— Товарищи из госбезопасности сообщают, — начальник открыл сейф, вынул оттуда тоненькую папку, — что наши разведчики установили, будто в Москве есть резидент по кличке «Отец», и этот «папаша» вокруг себя банду из уголовников формирует. Тебе эта кличка ничего не говорит?

— Нет. Можно «пройтись» по ней. Были трое. Но на них подумать не могу.

— Почему?

— Первый — Гаврилов. Его застрелили на Малой Бронной.

— Это который по булочным работал?

— Он самый. Второй — Шмыгло, он в Сиблаге. Третий — Князев. Часовщик. В больнице с острым диабетом.

— Значит, новенький.

— Не думаю. Это, наверное, кто-то из бывших. Кроме клички, ничего не известно?

— Больше ничего.