— Маслов этот — злостный паникер. Но он только передатчик слухов. Видишь? — Данилов взял листок бумаги, нарисовал кружок, поставил букву М. Потом сделал еще несколько кружков и протянул к ним чернильные вожжи. Рядом еще с одним поставил букву Х, другие же украсил жирными вопросительными знаками.

— Вот что мы имеем: паникера Маслова, некоего Харитонова, который слушает радио, и несколько неизвестных. Может быть, неизвестных вообще нет. Есть просто два сплетника — и все. Тогда это не страшно. Но может быть и иначе.

— Я так понимаю, Иван Александрович, что разговор этот не случайный. Видать, начальство знает что-то?

— Правильно понимаешь. Но начальство ничего не знает, только предположения. Надо проверить. И вот что, Шарапов, нам весь район доверен, от улицы Горького до Краснопресненских прудов, одним ничего не сделать. Надо на фабрики сходить, в депо, по квартирам походить. Надо с людьми поговорить, рассказать рабочим…

— Рабочих-то почти не осталось. Одни бабы.

— Значит, с женщинами говорить надо. Там, где мы недосмотрим, народ поможет.

— Сегодня же пойду.

— Сходи, сходи. Прямо к этим, что Маслова задержали, на механический. Начни с них.

В проходной механического завода Шарапова остановила необъятных размеров женщина-вахтер. Она долго, придирчиво читала его удостоверение, потом минут десять куда-то звонила, остервенело крутя ручку старенького висячего телефона. Наконец, видимо получив разрешение, протянула Ивану его красную книжечку и шагнула в сторону. Шарапов еле протиснулся между ней и до блеска вытертым железным турникетом.

Ступив во двор, он почувствовал прежнюю уверенность и бросил, не оборачиваясь:

— Вы бы, гражданочка, кобуру застегнули, а то наган украдут, — и зашагал к зданию заводоуправления.

Секретаря партячейки на месте не было, в цех его провожала председатель завкома, пожилая женщина в синей спецовке.

— Вы, товарищ, удачно пришли. У нас сейчас обеденный перерыв начнется, вот как раз лекцию и прочитаете. А то давно уже к нам никто не приходил.

— Да я, собственно, не лекцию…

— Понятно, понятно… У нас народ хороший, товарищ уполномоченный.

Они шли мимо стеллажей, на которых лежали большие металлические поплавки.

— Это что? — спросил он у провожатой.

— Мины. Мы их в токарном цехе делаем, а рядом слесаря стабилизаторы для них клепают. — Женщина взяла со стеллажа хвостовое оперение смертоносного снаряда. — Видите? Мы раньше хорошие вещи делали — арифмометры, машины счетные, даже цех детских металлоигрушек был, самолетики…

Шарапов услышал в ее голосе столько боли, что ему мучительно стало жалко эту немолодую, усталую женщину, и себя стало жалко, и самолеты детские.

— Курить-то можно у вас? — спросил он.

— Можно, курите. Только-только пришли мы.

Работницы сидели прямо у станков, на перевернутых ящиках, разложив на коленях свертки с едой. Никто не обратил внимания на Шарапова, видимо, люди привыкли к посторонним.

— Товарищи! — сказала председатель завкома. — К нам пришел лектор, товарищ… — она обернулась к Ивану.

— Шарапов.

— Шарапов, он вам расскажет о текущем моменте.

Женщины оставили еду, как по команде, повернулись к Ивану.

Он подошел поближе, поглядывая на эти с надеждой смотрящие на него лица.

— Я, товарищи работницы, за другим пришел, — Шарапов перевел дыхание, — совсем за другим. У меня дело особое. — Иван еще раз оглядел собравшихся. — Я, товарищи женщины, из милиции…

— Ишь ты, — удивленно сказал кто-то.

— О текущем моменте говорить не стоит. Всем нам этот момент известен прекрасно. Наступает фашист, идет к нашей столице. Поэтому я к вам за помощью пришел.

— За помощью? — насмешливо спросила высокая работница. — Ишь ты! Бабоньки, милиция у нас помощи просит. Ну давай нам наган — мы ворюг ловить будем. Лучше скажи, что ты в Москве делаешь? Муж мой, братья на фронте. А ты, мужик здоровый, у баб помощи просишь…

Наверное, никогда в жизни ему не было так плохо, как в эту минуту. Густой, липкий стыд обволок его сознание, но вместе с ним, вернее, сквозь него прорывалось какое-то огромное и горячее чувство. Теплый комок сдавил горло и мешал, не давал говорить. Только бы не заплакать!

А женщины уже кричали. Все. До одной. И упреки их были горьки и несправедливы.

Тогда он шагнул к ним. Вдохнул глубоко, словно собирался нырнуть:

— Товарищи женщины!

Голос его внезапно обрел силу и звучность. Стал звонким и упругим, как много лет назад, когда Иван служил в кавалерии.

— Товарищи работницы! Я служу в милиции. Но, что войны касается, я вам отвечу. Не обижайтесь, конечно, но, когда ваши мужья еще при мамкиной юбке сидели, я уже на гражданской войне кавалеристом был. Имею ранения. Если желаете, могу рубашку снять, у меня под ней весь послужной список имеется. Потом с кулачьем дрался, хлеб вам добывал. Потом все это от бандюг сохранял. Вот, значит, какая мне жизнь выпала. Я от фронта не бегал. Только есть у нас партия большевиков, и она приказала мне с фашистами здесь бороться.

Женщины замолчали.

Иван перевел дыхание.

— Вы думаете, что враг там только, на фронте? Нет. Фашист на что надеется? На панику среди нас. Как только мы испугаемся, тут он и победит. Вот за этим мы в Москве и оставлены. Что? Не слышу? Нет, не потому я к вам пришел. Хочу просить вас от имени московской рабоче-крестьянской милиции помочь нам.

— Да как помочь-то?

— Сейчас расскажу. Вы слыхали, конечно, что кто-то ракеты во время бомбежки пускает? Слыхали. А в очередях сволочь панику сеет. То-то. Помогите нам. Двое ваших рабочих недавно в трамвае задержали злостного паникера. Честь им и хвала. Они показали свою высокую пролетарскую сознательность. Я вот хотел рассказать о всевозможных уловках врага, и вижу, что вас, товарищи работницы, долго агитировать не надо. Правильно я говорю?

— Да чего там!.. Сами не маленькие!..

Иван подошел к работницам, сел на ящиках и неторопливо повел разговор.

— Этот, что ли, дом? — Данилов полез в карман за папиросами.

— Этот самый.

— Сколько выходов во дворе? Спички есть?

— Два, Иван Александрович. — Черкашин зажег спичку.

— Людей поставил?

— С утра, товарищ начальник.

— Ну, добро тогда. Поди проверь посты, а я пока покурю на воздухе.

Черкашин, чуть волоча раненную еще в двадцатых годах ногу, пошел к воротам. Данилов остался один. Вот бывает же так: кажется, всю Москву облазил за двадцать лет работы в угрозыске, а в этом переулке со смешным названием Зоологический не довелось. Хороший переулок, очень хороший. Здесь жить здорово. Зелени много и тишина. Вон листьев сколько накидано.