Я перестала пытаться понять, о чем она вообще думает. Это было бесполезно и очень выматывало. Что бы Эми ни чувствовала в данную минуту, все казалось ей настоящим, она поддавалась своим эмоциям. Быть рядом с ней было сродни съемкам в мелодраме, где она играла главную роль. Я была вынуждена смириться с ее методами самовыражения. Но иногда Эми играла персонажа, которого я не знала. Ее брат часто ругался с ней из-за этого ее множественного расщепления личности. «А теперь ты кто?» – спрашивал он. Но она лишь замолкала на мгновение и вновь продолжала о своем.

Вскоре после выписки было решено приставить к ней круглосуточных телохранителей. Не знаю, чья это была идея, и Эми сразу отреагировала негативно, но смысл в ней был. Митчелл не мог находиться возле нее 24/7, не могли и менеджеры. Я же не подходила, да и не желала такой работы. Эндрю Моррис стал ее главным телохранителем, а другие четверо парней работали посменно. Они были отличными людьми, готовыми защищать Эми от внешнего мира и внешний мир от Эми.

Все охранники называли меня «мамой», я была совсем не против. Это казалось очень милым, и мне было спокойнее оттого, что у Эми была почти приемная семья, хоть и за деньги. Но их присутствие еще сильнее ослабило нашу с Эми связь. Теперь я не просто приезжала к Эми в гости. Если я не могла с ней управиться, то звонила одному из охранников и узнавала о ее состоянии. Иногда все было отлично, а иногда она просила меня не приезжать или говорила, что не хочет никого видеть. Я не знала причин – да и, наверное, слава богу.

Будучи охранниками Эми, телохранители тщательно следили за всем, что приносится и выносится из дома. Дилеры постоянно находили лазейки, чтобы принести ей наркотики, и Митчелл, умудренный опытом, перестал кому-либо верить. Наркотики могли быть в цветах или посылках, переброшенных через забор. Их было трудно перехватить, да и сама Эми могла спокойно достать героин или кокаин. Сначала она хотела отказаться от охраны – видимо, они отлично справлялись. После переезда в Провс-Плейс она стала возмущаться их постоянным присутствием, но Митчелл настоял, и парни оставались рядом с Эми до конца ее жизни. В каком-то смысле они стали ее самыми близкими людьми, почти братьями. Я хоть и радовалась такому раскладу, но мне снова приходилось доверять заботу о дочери людям со стороны. Все перевернулось с ног на голову с ее первого контракта на запись. Как ее мать я понимала, чего ей действительно не хватает, но сама она не всегда этого хотела.

В июле, насколько мне известно, появился как минимум один просвет в деле Блейка. Эми не присутствовала на суде, но на итоговом заседании судья Дэвид Рэдфорд приговорил Блейка к 27 месяцам тюрьмы. Его адвокат попросил отложить заключение, чтобы подзащитный мог попытаться наладить семейную жизнь без наркотиков, но я не верила в положительный исход, ведь Эми все еще употребляла. Не знаю, был ли чист сам Блейк, но, так как наркотики были неотъемлемой частью их отношений, все надежды моментально рухнули.

Было неясно, сколько реального срока отсидит Блейк – он уже пробыл в тюрьме девять месяцев, и это служило Эми облегчением. Чем дольше она будет оставаться трезвой, тем более светлое будущее их ждет. С тех пор как она переехала в Провс-Плейс, мы несколько раз говорили по телефону.

«Я не хочу употреблять наркотики, мам, не хочу этого больше», – говорила она несколько раз. Веря ей с трудом, так как она все еще не бросила, я видела, что она изменилась. Эми пугал собственный образ жизни. Она отчаянно желала перемен, но не знала, с чего начать.

Сразу после приговора Блейка нас с Митчеллом пригласили в Музей Мадам Тюссо на открытие восковой фигуры Эми. Изначально пригласили ее саму, но она отказалась, не назвав причины. Тогда я работала на нескольких фронтах: была фармацевтом, справлялась об успехах Эми, узнавала новости о Блейке, а теперь еще открывала восковую версию собственной дочери. Я не шучу, что откладываю некоторые вещи в долгий ящик в своей голове. В ящик для «вещей, с которым разберусь потом». Частично из-за здоровья, частично из-за нашей сумбурной жизни я с трудом переваривала происходящее со мной. Думаю, это сюрреальное ощущение все еще не исчезло.

Я была рада открытию восковой фигуры в Мадам Тюссо. Я ценила все, что подчеркивало достижения Эми, потому что в последние два года это случалось редко. Меня раздражало, что пресса охотилась лишь за ее промахами, и изо всех сил старалась обратить их внимание на положительные моменты. Реабилитация Эми была куда более сложным процессом, чем писалось в газетах, и ее зависимости были не единственной проблемой.

Я смутилась, когда вошла в зал с фигурой Эми. С одной стороны стоял Джими Хендрикс, с другой – The Beatles и Майкл Джексон, детский кумир Эми. Она попала в отличную компанию. Но, так как она была моей дочерью, я никогда не смотрела на нее чужими глазами. Я не осознавала, на каком уровне относительно других музыкантов она находится, и тогда я впервые осознала ее место в истории музыки. В тот день я видела Эми среди своих кумиров молодости. Это был очередной шокирующий момент.

Когда нас подвели к фигуре Эми, я еще раз взглянула на нее. «Это мой ребенок», – повторяла я про себя. Она была одета в желтое платье с прошлогодней красной дорожки BRITs. Эми, естественно, отказалась позировать для художника, так что для формы он использовал фотографии. Я поймала себя на тщательном разглядывании ее лица, чтобы убедиться, что ямочки на месте, а общая схожесть убедительна. Они даже сохранили пирсинг над верхней губой. Но больше всего меня поразили ее маленькие ручки. Эми унаследовала мои пальцы. Я поднесла свою ладонь к ее, чтобы сравнить размеры. Она была моей малышкой, моей плотью и кровью, и я сравнивала эту восковую фигуру с собой. Я вежливо улыбалась фотографам, но чувствовала себя, мягко говоря, странно.

После заключения Блейка Эми впала в глубокую депрессию и просто не могла выносить жизнь. Когда я звонила ей, то мне все время говорили, что она спит или сидит в своей комнате, поэтому летом мы с ней практически не виделись. Всю жизнь личная комната была для Эми убежищем, местом, где она могла расслабиться, разобраться в своих чувствах. Подростком она читала, писала или рисовала в ней. Я понятия не имела, чем она занималась сейчас.

Во всех местах, где Эми жила после переезда из Джеффрис-Плейс, я спрашивала разрешения, чтобы войти к ней в комнату. Я решила не переступать эту границу. Тем более, о ней теперь заботились телохранители. Из-за отсутствия уединения в жизни Эми стала ценить одиночество. И вдобавок я боялась найти что-то лишнее. Очень часто, когда Эми спускалась в гостиную, она выглядела сонной, и я не могла представить, как ее тело выносит стресс, который провоцирует ее разум. Через неделю после открытия фигуры в Мадам Тюссо Эми вновь госпитализировали в больницу Университетского колледжа. Вечером 28 июля Митчелл заехал в Провс-Плейс, чтобы проведать Эми, и обнаружил ее в спальне – задыхающуюся и заходящуюся свистящим кашлем. Джеван, ее новый личный ассистент, сидевший на первом этаже, проверял ее буквально пять минут назад, но Митчелл сразу понял, что у нее начинается очередной приступ. Он поднял ее с кровати и уложил на пол в нужную позу. Слава богу, мне не довелось увидеть Эми в таком состоянии – Митчелл никогда не сможет этого забыть. Если бы он не зашел к ней тем вечером или скорая задержалась, то мы могли бы ее потерять.