– Иди, я потом… – прошептал он и потопал к избушке.

У заимки стоял черный джип, тот самый, что взял на буксир «утопленника». Глеб распахнул дверь в избу и замер. Пыхала печка, в лесном становище было нестерпимо жарко. Толстяк и его референт, скрученные по рукам и ногам, валялись на полу. В грудь Глеба нацелились четыре ствола, удерживая его в фокусе.

– Брось оружие, – скомандовал Блатарь. Глеб опустил карабин.

– Вот видишь, солдат, что бывает, когда плохой дяденька не хочет платить еще более плохим дяденькам. Я эту гниду с педиком на пару долго выслеживал, чтобы застать одних, без охраны. Так что ты парень задарма пропал. Придется и тебя шлепнуть, хотя к тебе лично у меня претензий нет. Руки-то подними, олух царя небесного!

Под прицелом четырех стволов Блатарь подошел к нему с «Сайгой» наперевес и, поддев вороненым дулом, поднял его руки к потолку.

– Чего вернулся-то, Аника-воин?

– Старик умер.

– Умер, говоришь? Туда ему и дорога, собаке жадной. А девка-то где? – он упер ствол в грудь Глеба.

За спиной Глеба скрипнула дверь, Вика зачем-то вернулась в избушку.

– Беги, Вика! – не оборачиваясь крикнул Глеб.

– Опаньки… – Блатной плотоядно ухмыльнулся. – А мы уже без карабинчика и тепленькие.

Но вместо того чтобы бежать, Вика оттолкнула Глеба плечом и пошла на блатного. Блатной опешил от такой наглости, он немного отступил, но плотнее упер ствол в грудь Глеба.

– Безоружных баб и то боишься, – усмехнулась Виктория. – Привык у себя на зоне обиженных петушить. Небось уже и про баб забыл. А ну-ка, выйдите все! Я вашему пахану кое-что напомню.

– Ты чего раскомандовалась, дешевка, думаешь, тебя кто-то спрашивать будет?

В руке у Вики блеснула молния. Резко выкинув руку с зажатым топориком, она нарисовала в воздухе крест и резким движением провела зигзаг. Со стороны ее пассы походили на гибкий женственный танец. Блатарь был ближе всех к танцующей девушке, но Глеб тоже почуял струи ледяного ветра, острые, как кинжальное лезвие. Виктория не коснулась секирой даже края одежды Блатаря, но тот внезапно осел, обливаясь кровью. Его фуфайка была располосована, сквозь глубокие разрезы желтели ребра. В ту же секунду Глеб подхватил автомат и косой очередью положил его опешивших прихвостней. Контуженный Толстяк попытался уползти под лавку, извиваясь, как неуклюжая личинка. Глеб разрезал путы на его руках и ногах, потом достал из кармана блатного мобильник.

– Вызывай милицию!

Он перебросил телефон Толстяку, но Виктория на лету поймала маленький серебристый слиток:

– Отбой! Вызовешь часа через два. Пойдем, солдат, поговорить надо.

Вдвоем они вышли под сумрачные ели.

– Что скажешь, солдат? Охота тебе перед ментами корячиться, доказывать, что защищался? Давай вместе уйдем к Богуре, мы теперь с тобою кровью венчаны. – Виктория кивнула на дверь избушки.

Глеб вынул лабрис из ее ледяных пальцев:

– Ты права… Между нами кровь и этот топорик… Я пойду с тобою, но лишь затем, чтобы узнать все о лабрисе, чтобы найти и обезвредить тварь, которая отняла у меня Наташу.

Виктория положила руки ему на плечи. Радужка ее глаз бледно светилась в сумраке, и Глеб не смог расшифровать ее взгляд.

Все эти дни они были охотниками, сообщниками, партнерами, но так и не стали друзьями, как не могут дружить два хищных зверя разных пород, и когда он, забывшись, положил руку на ее плечо, она прихватила ее зубами и прикусила до крови.

Они были достойны друг друга, как Аталанта и Мелеагр, и созданы для борьбы, для древнего танца-игры, для охоты друг на друга, которую от сотворения мира ведут мужчина и женщина.

Ночью они забрали из джипа запас провианта и ушли к Богуре. Они шли целый день, поднимаясь все выше в холодные, тяжелые туманы и спускаясь в тихие, лесные долины. Изредка Виктория разворачивала Костину карту, сверяя маршрут с его пунктиром, и Глеб окончательно убедился, что они и впрямь движутся к пещере Барса.

– Здесь есть избушка, – он показал на Ореховую долину, отмеченную на карте. – Я был там весною.

К ночи они отыскали заимку. Загудела печь, и в домике стало почти уютно. В отблесках пламени Виктория разглядывала лабрис. Глеб вынул топорик из ее ладони и вогнал в дерево лежанки, как раз посередине.

– Тристан и Изольда? – грустно усмехнулась Виктория. – Миф обреченной любви?

– Думай как хочешь… – ответил Глеб.

Виктория легла ближе к стене и отвернулась.

В жарких потемках Глеб видел только нежный абрис ее щеки и белоснежную шею с завитками волос на затылке. Кажется, она и в самом деле спала. В напряженной ночной тишине он легко различил бы движение ее ресниц.

За низеньким окошком сыпал густой мягкий снег. На рассвете они выйдут к Богуре, а он все еще не знает, что за женщина лежит и дышит рядом с ним. Кто она – беспощадный враг? А может быть, тоже ищет истину, похороненную в этих горах? Но этот переход без цели и конца внезапно стал ему нужен и дорог, как нить, протянутая из прошлого в будущее.

За ночь снег завалил тропы, выровнял расщелины, мягкими наплывами навис над обрывами. Глеб шел впереди, прощупывая дорогу. Из-под ноги выскочил камень, отломился большой кусок сланца и, потеряв равновесие, Глеб прокатился по склону, считая ребрами уступы. Он не сразу пришел в себя, попробовал сесть и не смог. На колене, под разодранным камуфляжем чернела глубокая рана, коленная чашечка была выбита.

«Все, отходил», – мелькнуло в голове.

Подбежала Виктория. Сквозь боль он попробовал улыбнуться: было в ней что-то такое, отчего у мужчин прибывало мужества. Виктория быстро и ловко перебинтовала колено поверх камуфляжа.

– Придется вернуться в избушку, – обреченно прошептал Глеб.

Сначала он шел, тяжело опираясь на плечо Виктории, тихо свирепея от боли. В помощь ему Виктория срезала орешину, но вскоре нога совсем отказала. Большую часть пути Глеб полз, волоча ногу, и до избушки они добрались только к вечеру.

Виктория растопила снег и обмыла рану. Она сделала все, что смогла: вправила коленную чашечку, достала из рюкзака спирт, иглу, моточек кетгута, кольнула шприцем и наложила ровные аккуратные швы. Боль стала понемногу утихать.

– Утром я уйду. Так надо, – Виктория положила руку на лоб Глеба и провела по колючей запавшей щеке.

– Подожди, несколько дней, и я смогу идти, – прошептал Глеб.

Но Виктория покачала головой.

– Останься со мной! Я впервые тебя прошу.

– У тебя будет вода, – пообещала Виктория. – Весь запас я оставлю тебе.

– Ты стала совсем другой, – с горькой усмешкой заметил Глеб. – Человечнее как-то, о воде заботишься… Что с тобою?

Вместо ответа Виктория коснулась губами его губ. Бревенчатая ладья, покачиваясь, плыла между созвездий. Глеб гладил ее голову с рассыпающимися волосами, так похожую на ту, потерянную навсегда. На миг, всего лишь на миг ему показалось, что он с Наташей, и Глеб прошептал ее имя, позвал безнадежно, и женщина рядом с ним замерла, впитывая яд чужого имени.