— Я что-то читал об этом, когда готовился к процессу, но не обратил внимания. Список я почти не знаю, но поручил одному из своих помощников разобраться. Я не думал, что это может как-то помочь в зале суда. Я просто собирался кратко упомянуть о списке. Честно говоря, я только сейчас узнал, что он существует до сих пор.

— Ну вот, вы знаете, что он существует и сегодня. Теперь позвольте мне объяснить, почему «Семь минут» попали в список. Я сказал, что книгу осудили по обоим критериям: аморальность и ересь по отношению к христианской вере. В тридцатые годы нашего столетия одной аморальности было бы уже недостаточно для запрещения «Семи минут», особенно принимая во внимание, что книга была издана не на родине автора и маленьким тиражом. Если вы, например, пролистаете эти страницы, вы не найдете на них упоминания об издательстве «Обелиск-пресс» и Джоне Клеланде с его «Фанни Хилл», или книг Джеймса Джойса, Генри Миллера, Уильяма Берроуза. Нет, для занесения в список в наши времена требуется больше, чем простая непристойность. Например, «Декамерон» Боккаччо попал сюда не только из-за аморальности. Не менее важная причина — богохульство Боккаччо, его нападки на духовенство. Антирелигиозность вкупе с непристойностью заставили внести «Декамерон» в список. Когда в новом издании «Декамерона» грешные монахи и монахини были заменены аристократами и аристократками, церковь была удовлетворена и Его Святейшество посчитал возможным исключить эту книгу из списка. Мистер Дункан, вы видите, что не только аморальность, а аморальность, соединенная с богохульством и ересью, заставляла церковь запрещать книги. Это же сочетание вынудило церковь преследовать и «Семь минут». Да, я читал книгу Джадвея и не могу передать свои чувства, когда увидел отрывок, в котором автор заставляет свою героиню… Героиню! Я бы назвал ее просто проституткой… мечтать о Господе и мучениках нашей церкви и употреблять Его имя всуе. Несомненно, на создание этой книги Джадвея вдохновил сам дьявол. — Кардинал шумно засопел и попытался взять себя в руки. — Но как бы грязны ни были «Семь минут», они могли кануть в забвение и без списка. Книгу переиздавали, и она перестала представлять угрозу церкви. В конце тридцатых, когда «Семь минут» попали в список, она была запрещена во всех католических странах, а из-за скабрезного содержания — и в остальных. Книга лишь раз насладилась торжеством зла, и больше ее никто не видел. Однако когда три десятилетия спустя солидный нью-йоркский издатель решил возродить ее, церковные власти встревожились. Не могу сказать, стала бы церковь преследовать «Семь минут» в одиночку. Возможно, мы не пошли бы на это из страха возродить старое предубеждение о якобы имевших место притеснениях. К счастью, нашелся человек, орудие государства, пусть и не верующий, который набрался смелости, переборол страх и нанес удар по чудовищу, выпущенному на волю алчными людьми в Нью-Йорке. Этот человек — вы, мистер Дункан, и мы гордимся, что можем помочь вам в вашем отважном крестовом походе.

— Спасибо, ваше преосвященство. — Дункан расцвел. — Ваши слова тронули меня.

— Я обещал вам не только слова, — сказал кардинал Макманус. — Я обещал вам помощь.

— Я по достоинству оценю все, что вы можете предложить.

— Его Святейшество уполномочил меня предложить вам услуги отца Сарфатти, одного из двух ватиканских священников, которые курируют список. Он может выступить главным свидетелем обвинения. Перед запрещением «Семи минут» церковь провела тщательнейшее изучение подноготной Дж Дж Джадвея, когда тот еще был жив. Эти сведения три с половиной десятилетия находятся в распоряжении отца Сарфатти. Я уполномочен заявить вам, что отец Сарфатти готов публично выступить на стороне обвинения и рассказать не только о своем личном участии в расследовании, но и предоставить всю имеющуюся у церкви информацию о мерзкой книге и ее не менее мерзком авторе.

— Меня очень заинтересовала эта информация, — взволнованно воскликнул Дункан. — Я хотел бы узнать…

— Вы знали, что Джадвей был католиком, когда писал «Семь минут»? Что он был отлучен от церкви незадолго до смерти за «Семь минут»? Вы знали, что его смерть, последовавшая за отлучением, была не несчастным случаем, как писали газеты, а самоубийством?

Дункан изумленно разинул рот.

— Джадвей убил себя?

— После того как напечатали его книгу, он покончил жизнь самоубийством, и его останки были кремированы.

Дункан вскочил на ноги, его лицо исказилось от волнения, а пальцы принялись неловко нащупывать сигареты.

— Нет… не знал. Кроме нас с вами, никто в Соединенных Штатах не знает этого, хотя все должны знать.

Кардинал Макманус фыркнул и встал с дивана.

— Это правда. Но еще не вся. Вы хотите, чтобы отец Сарфатти выступил в качестве свидетеля?

— Хочу ли я этого? Еще как хочу! Он просто обязан выступить на стороне обвинения.

— Когда он должен прилететь в Лос-Анджелес?

— Через три, максимум четыре дня, если можно.

— Можно. Я сообщу о вашей просьбе в Ватикан. Отец Сарфатти прилетит в Лос-Анджелес. И да благословит Господь наше дело! Мы всегда помним завет Блаженного Августина: «Тот, кто создал нас без нашей помощи, не спасет нас без нашего согласия». Мы хотим спасти Америку, и вы поможете нам получить согласие ее граждан. Благодарю, мистер Дункан.

— Спасибо, ваше преосвященство.

Выйдя из «Бен Фремонт бук эмпориум», Майк Барретт решил пройти пешком три квартала до оуквудской библиотеки.

Он бросил еще одну десятицентовую монету в счетчик на стоянке, оставил машину и ушел. Оуквуд был ближе к океану, чем Беверли-Хиллз, где Майк обедал менее часа назад, поэтому воздух здесь был чище, свежее и не так загажен смогом. Барретт глубоко вздохнул, разглядывая на ходу витрины магазинов.

Майк Барретт размышлял о разговоре с Беном Фремонтом. Он с удивлением заметил, что маленький близорукий владелец книжного магазина сейчас выглядел совсем иначе, чем в день ареста, когда они встретились впервые. Тогда Фремонт весь съежился от страха и разговаривал какими-то бессвязными обрывками фраз. Но потом повышенное внимание к его особе вызвало у Фремонта прилив гордости. Его радовало сочувствие некоторых покупателей, друзей и коллег, считавших его героем и мучеником. Он наслаждался внезапно полученной ролью «подручного Сатаны», как его назвали в ОБЗПЖ. Прозвище тут же подхватили падкие на сенсации газетчики. Во время разговора Барретт даже уловил в голосе книготорговца нотки зависти, потому что Джадвею и «Семи минутам» уделяли больше внимания, чем ему. Один раз Фремонт даже скромно признался, что жена собирает все газетные вырезки о нем. Сейчас его осанка стала горделивее, в голосе появились властные нотки, а прежнего нытья как не бывало. Барретт все прекрасно понимал, и Фремонт не стал нравиться ему меньше. Большинство людей, особенно живущих тихой и размеренной жизнью, удостаиваются внимания общества дважды в жизни: когда рождаются и когда умирают, причем оба раза они не знают, что на них смотрят и что о них думают. Судьба преподнесла мелкому книготорговцу нежданный дар, и он на какое-то время превратился в национального героя.