Я обратил его внимание на то, что они были шпионами-двойниками и что они собранную во Франции информацию передавали британскому правительству. «Это вполне вероятно, — согласился Наполеон, — они привозили вам газеты; но я думаю, что как шпионы они вам не передавали слишком много разведывательной информации. Они — необыкновенные люди, наносившие громадный вред вашему правительству. Ежегодно они вывозили из Франции шёлка и бренди на сорок или пятьдесят миллионов. Они помогали французским пленным бежать из Англии. Родственники французов, находившихся в плену в вашей стране, обычно ездили в Дюнкерк, чтобы договориться с контрабандистами о сделке по вызволению из Англии во Францию определённого пленника. Им только требовались имя, возраст и личный опознавательный предмет или знак, благодаря которому пленник мог бы довериться контрабандисту. Обычно по прошествии небольшого времени они выполняли условия сделки; что касается таких людей, как они, то их в немалой степени отличал честный подход к решению специфических дел.

Несколько раз они предлагали привести с собой за определённую сумму денег Людовика и других Бурбонов; но они хотели поставить условие, что если они столкнутся с непредвиденными обстоятельствами или что-то помешает им выполнить задуманное, то им может быть разрешено убить всех захваченных Бурбонов. На это я бы не согласился. Кроме того, я слишком презирал Бурбонов и не опасался их: и действительно к тому времени на них не более обращали внимание во Франции, чем на Стюартов в Англии. Они также предлагали привести Дюмурьера, Сарразэна и других, которых, как они думали, я ненавидел, но я слишком презирал их, чтобы замышлять против них какие-нибудь неприятные вещи».

Затем мы перешли к обсуждению моего сообщения о том, что Лефевр Денуетт приехал в Нью-Йорк к Жозефу, брату Наполеона. Когда я спросил, не нарушил ли Лефевр своего обязательства не участвовать в военных действиях, данное в Англии, будучи военнопленным, Наполеон ответил, что Лефевр нарушил это обязательство, после чего заявил: «Много говорилось о том, что французские офицеры поступали на военную службу, нарушив тем самым данное ими в Англии обязательство военнопленного. Фактически дело обстоит таким образом, что англичане были сами первыми нарушителями данного ими обязательства, когда двенадцать из них сбежали из Франции. После этого я предложил вашим министрам, чтобы оба правительства на основе взаимности выслали обратно каждого военнопленного, независимо от звания, нарушившего данное им обязательство и сбежавшего из плена. Ваши министры отказались принять моё предложение, и я потерял интерес к этой проблеме. Я не принимал в императорском дворе тех, кто сбежал из плена. После отказа ваших министров я не поддерживал их, но и не мешал им. Ваши министры подняли большой шум по поводу французских офицеров, нарушивших свои обязательства военнопленных и после побега из Англии вновь служивших в моих армиях, хотя ваши министры отказались пойти на единственную меру, которая могла положить конец этому, а именно: обязывающую обе стороны немедленно отправлять обратно сбежавших из плена офицеров, нарушивших свои обязательства. И после всего этого ваши министры имели наглость приписать мне своё отвратительное поведение!»

Я спросил Наполеона, действительно ли некий корсиканец по имени Массериа был однажды послан к нему нашим правительством с некоторыми предложениями. Наполеон ответил: «Массериа? Да, я хорошо помню, что его привели ко мне, когда я был первым консулом. Мне представили его, соблюдая таинственность и под большим секретом, в моей комнате, когда я принимал ванну, как сейчас. Помню, как он начал говорить о каких-то политических проблемах и делать намёки о мирном договоре, но я остановил его, так как о том, что он направляется ко мне с какой-то миссией, было опубликовано в английских газетах, что мне не понравилось. Кроме того, Массериа хотя и был смелым человеком, но в то же время был и большим болтуном. Думаю, его послал сам король Георг. Массериа был республиканцем, он утверждал, что смерть Карла Первого была справедливой и необходимой».

В Лонгвуд приехала госпожа Лоу и впервые нанесла визиты графиням Бертран и Монтолон.

6 декабря. Наполеон сказал мне, что вчерашний визит госпожи Лоу в Лонгвуд представляется ему хитроумной выдумкой её супруга для того, чтобы втереть всем очки; чтобы заставить людей поверить, что, несмотря на арест Лас-Каза, губернатор хорошо относится к Лонгвуду и только выполнил свой долг; и что нет никаких оснований для слухов о плохом обращении с обитателями Лонгвуда.

Я возразил Наполеону, сказав, что госпожа Лоу всегда имела желание навестить графинь Бертран и Монтолон и воспользовалась первой же представившейся возможностью, появившейся после того, как она разрешилась от бремени. Наполеон ответил: «Я далёк от мысли, что она участвует в разработке интриг её супруга, но она выбрала для визита в Лонгвуд неудачное время. Он посылает её сюда в то время, когда незаконно содержит Лас-Каза под арестом и варварски обращается с ним. Это или хитроумная выдумка её супруга, чтобы обмануть весь мир, или же он решил поиздеваться над нашими бедами».

Я предположил, что, вероятно, — это предварительный шаг губернатора к примирению. «Нет, — возразил Наполеон, — этого не может быть. Если он в самом деле хочет примирения, то первым шагом к нему было бы устранение некоторых его бесполезных и жестоких ограничений. Вчера, после того как супруга губернатора уехала из Лонгвуда, госпожа Бертран с семьёй вышла погулять. Вернувшись, они были остановлены и практически арестованы часовыми, которые отказались впустить их, потому что было шесть часов вечера. Итак, во имя всего святого, если он имел желание примириться, то стал бы он продолжать запрещать нам прогуливаться в единственное время дня, приемлемое в эту пору года. Откровенно передайте ему, — продолжал Наполеон, — мои высказывания по этому поводу, если он спросит вас, что именно я думаю об этом визите».

7 декабря. В письменном виде передал сэру Хадсону Лоу заявление Наполеона, сообщённое мне в беседе с ним 4 декабря, о том, что было бы наилучшим способом для достижения примирения.

Имел с Наполеоном продолжительный разговор об анатомии человеческого тела. Он пожелал посмотреть несколько анатомических иллюстраций на отдельных листах. Во время осмотра листов я давал Наполеону пояснения. Он сказал мне, что одно время он пытался изучать анатомию, но у него вызвали отвращение вид и запах вскрытого трупа. Я объяснил ему, что иллюстрированные листы служат только для того, чтобы напомнить изучающему анатомию то, что он уже узнал во время действительного препарирования трупа; поэтому при изучении анатомии иллюстрированные листы никогда не могут полностью заменить препарирование. С этим Наполеон полностью согласился и добавил, что он оказывал большую поддержку училищам анатомии и хирургии и предоставлял льготы студентам медицинских учебных заведений для того, чтобы они овладевали своей профессией, не расходуя на это значительные средства.

Затем я выслушал его точку зрения о некоторых личностях, проявивших себя во время революции. «Робеспьер, — заявил он, — хотя и был кровожадным чудовищем, но всё же не до такой степени плохим человеком, как Коллот д’Эрбуа, Биллод де Варенн, Эбер, Фукье Тинвиль и многие другие. Под конец Робеспьер стремился быть более умеренным, и незадолго до своей кончины заявил, что устал от казней, и предложил умеренность в расправах с противниками революции. Когда Эбер обвинил королеву в том, что её существование противоречит самой природе, то Робеспьер предложил Эбера подвергнуть осуждению, предположив, что, выступая с подобным невероятным обвинением, Эбер намеренно стремится вызвать чувство симпатии народа к королеве, в результате чего народ может восстать и освободить её.