27 ноября. Наполеон очень обеспокоен тем обращением, которому подвергается Лас-Каз, а также тем, что удерживают его собственные бумаги. Он сказал, что если бы в письме Лас-Каза содержались данные о подготовке заговора, то губернатор мог бы понять это после десятиминутного внимательного прочтения письма. Также достаточно нескольких минут, чтобы увидеть, что материалы о кампаниях в Италии и другие материалы ничего изменнического не содержат. И уж всем законам противоречит то обстоятельство, что в чужих руках удерживаются материалы, принадлежащие ему (Наполеону).

«Возможно, — заявил он, — что в один прекрасный день здесь появится губернатор, который скажет, что ему намекнули о том, что в стадии обсуждения находится план заговора с целью обеспечить мой побег с острова. Какие у меня есть гарантии того, что, когда я почти завершу рукопись истории моей жизни, он не конфискует у меня все материалы? Это верно, что я могу хранить рукописи в собственной комнате и с парой пистолетов в руках я могу разделаться с первым же человеком, кто туда войдёт. Я должен сжечь всё, что написал. В этом мрачном обиталище подготовка моих рукописей скрашивала моё времяпрепровождение и, возможно, они могли бы представить интерес миру, но с этим сицилийским тюремщиком никаких гарантий не существует. Он грубо нарушает все законы и попирает порядочность, вежливость и общепринятые нормы поведения в обществе. Он приходит к нам со зверской радостью в глазах, потому что получил возможность оскорблять и мучить нас. Окружая наш дом своими подручными, он вместе с ними напоминал мне дикарей с островов в южных морях, пляшущих вокруг пленников, которых они собираются пожирать. Скажите ему, — продолжал он, — то, что я говорил о его поведении». Опасаясь, что я забуду, он во второй раз повторил свою фразу о дикарях и заставил меня произнести ее вслух после него.

Поехал в коттедж «Ворота Хата», чтобы встретиться с сэром Хадсоном Лоу, пославшим за мной драгуна. Когда я приехал, его превосходительство сообщил мне, что рукописи о кампаниях в Италии и официальные материалы будут высланы в Лонгвуд на следующий день, и попросил меня сообщить генералу Бонапарту, что все его рукописи хранятся в неприкосновенности и все личные бумаги и материалы будут возвращены; что же касается дневника Лас-Каза, то, как сказал губернатор, в отношении дневника он переговорит с графом Бертраном.

Я информировал его превосходительство о том, что Наполеон отрицает всякую возможность того, что ему что-либо было известно о задуманном плане графа Лас-Каза переправить письмо в Англию. Я добавил, что полностью уверен в том, что, пока письмо Лас-Каза не было конфисковано, Наполеон находился в полном неведении в отношении намерений Лас-Каза. Сэр Хадсон ответил, что он в этом сомневается. Губернатор просил меня передать это генералу Бонапарту. Губернатор был счастлив, что его интуиция его не подвела, когда он составлял мнение о слуге графа Лас-Каза.

После беседы с губернатором я посетил молодого Лас-Каза, который был очень плох. Всё время, пока я осматривал больного, в комнате находился сэр Томас Рид.

Когда я покидал комнату, сэр Томас сказал мне, что «старший Лас-Каз вёл себя настолько дерзко по отношению к губернатору, что последний дал указание, чтобы графу Лас-Казу было запрещено видеться с кем-либо, если при этом не присутствует кто-нибудь из губернаторского штаба».

Возвратившись в Лонгвуд, я передал Наполеону сообщение губернатора и информировал его о том, что видел часть его материалов в запечатанном конверте. Когда же я ему сказал, что губернатор сомневается в том, что Наполеон никакого отношения к делу с письмом Лас-Каза не имел, то Наполеон заявил: «Если бы я знал об этом и не принял мер, чтобы помешать этому, то я был бы хуже буйного сумасшедшего, которого надо связать. Я предполагаю, что он думает, что существует некий заговор, чтобы организовать мой побег с острова. Я могу с уверенностью сказать, что, когда я покинул Эльбу с восьмьюстами человек и дошёл до Парижа, пройдя всю Францию, у меня в мыслях не было никакого плана заговора, кроме понимания чувств французской нации».

Затем Наполеон послал за Сен-Дени, который делал копию экземпляра дневника Лас-Каза, и спросил его, что это был за дневник. Сен-Дени ответил, что это был дневник, в котором записывалось всё интересное, что происходило со дня вступления на борт корабля «Беллерофонт»; в дневник записывались разные истории о различных лицах, о сэре Джордже Кокбэрне и других. «Как он характеризовался?» — спросил Наполеон. «Так себе, сир». — «Было написано, что я называл его акулой?» — «Да, сир». — «А что было написано о сэре Джордже Бингеме?» — «Только хорошее, и о полковнике Уилксе тоже». — «Было ли написано что-либо компрометирующее о ком-либо?» (названы три или четыре имени) — «Нет, сир». — «Что-нибудь об адмирале Малькольме?» — «Да, сир». — «Говорилось ли там, что я заявил: «Посмотрите на лицо истинного англичанина?» — «Да, сир, он очень хорошо характеризовался». — «Что-нибудь о губернаторе?» — «Очень много, сир», — ответил Сен-Дени, не в силах скрыть улыбку. «Написано ли там, что я сказал: «Это отвратительный человек и его лицо — самое отвратительное из всех, которые я когда-либо видел?» Сен-Дени ответил утвердительно, но добавил, что выражения императора часто смягчались. Наполеон спросил, описана ли в дневнике история с чашкой кофе для губернатора? Сен-Дени ответил, что не помнит этого. «Записано ли в дневнике, что я называл его сицилийским тюремщиком?» — «Да, сир». — «Это его настоящее имя», — заявил император.

Наполеон заговорил о своём брате Жозефе, которого он характеризовал как исключительно выдающуюся личность. «Его добродетели и разнообразие талантов свойственны человеку, которому по сердцу ближе личные проблемы; и именно для них природа и создала его: он слишком добр для того, чтобы стать великим человеком. У него отсутствуют амбиции. Мы с ним очень похожи, но его внешность более привлекательна, чем моя. Он чрезвычайно начитанный человек». Я обратил внимание на то, что каждый раз, когда речь заходила о Жозефе, Наполеон говорил о нём с нежным чувством.

29 ноября. Несколько дней я чувствовал себя плохо из-за болезни печени. Эта болезнь чрезвычайно распространена на острове и часто заканчивается летальным исходом. Обнаружив, что ее симптомы в значительной степени обострились в результате частых поездок, которые я был вынужден совершать в город и в «Колониальный дом», я счёл необходимым обратиться к д-ру МакЛину из 53-го пехотного полка с просьбой обильно пустить мне кровь. В самом конце процедуры в мою комнату вошёл сэр Хадсон Лоу. Я информировал его о том, что заявил Наполеон, а именно: «Какие я могу иметь гарантии того, что в один прекрасный день (когда я почти завершу рукопись истории моей жизни) здесь не появится губернатор и под каким-нибудь предлогом не конфискует ее у меня?» Сэр Хадсон ответил: «Его хорошее поведение и является упомянутой гарантией!»

Вскоре после этого я встретился с Наполеоном в его комнате. Он был весьма доволен тем, что получил свою рукопись о кампаниях в Италии, и добавил при этом, что потребует возвращения и других бумаг. «Этот губернатор, — сказал он, — если бы он обладал каким-нибудь тактом, не стал бы читать работу, в которой его поведение представлено в истинном свете. Его должно было мало обрадовать сравнения, проведённые между ним и Кокбэрном, особенно тогда, когда упоминается о том, что я заявил, что адмирал был грубым человеком, но неспособным на подлый поступок; но его преемник способен на всё. Однако я доволен, что он прочитал это, так как он будет знать наше действительное мнение о нём».