грех, содеянный нами — он ясен именно как грех, но не более того… а теперь, однако, пусть мёртвые сами решают, кто из нас более греховен и виноват в их смерти: они — мёртвые — поскольку плохо держались за жизнь, или мы — живые — поскольку не торопимся умирать… Пусть мёртвые хоронят своих мертвецов, а потому нам следует покинуть это место и никому не мешать!..

Все гости торопливо вышли из домика и поплелись прочь, запинаясь об вековечное беспокойство никчёмной мудрости. Разошлись в разные стороны, не прощаясь друг с другом и осознавая, что уже никогда не придут сюда, в гости, никогда не выпьют наваристого чаю, не поболтают о пронизывающей скуке, о беспрестанности сменяющих друг друга дней и ночей, войн и праздников, сумасбродства и праведности… Ушли, подальше от мёртвых, чтоб не мешать себе быть живыми.

И теперь покинутый домик таится в тускло-загадочном лесу, приманивает к себе блуждающих любопытных мух обшарпанными запахами прошедшей жизни, угрюмо-светлым огоньком окошка и покачивающимся на верёвке коченеющим телом. Моим телом.

Пронзительный ток голоса прапорщика Удушенко ударился в запертую дверь и рухнул на порог, дожидаясь ещё одного решительного, раскрытого настежь выхода. Послышался усталый гудок локомотива. На земле стало чуть холодней и неуютней. Зевнуло восходящее солнце.