В другом углу беседовали Годзан и хозяин ресторана курятины Итидзю. Здесь разговор шел не столь игривый, с обеих сторон было стариковское брюзжание, унылая беседа о законе судеб.

— Моему ведь уже двенадцать в этом году, но раз так вышло, ничего не поделаешь. Я его и из школы недавно забрал. — Итидзю тер спину своего бледного сына. — Ясно, что это мне воздаяние за погубленные жизни кур, это ведь не шутка…

У ребенка была не только больная нога, все его тело было крайне неразвито, и видно было, что умственная деятельность также пребывала в упадке: с отсутствующим видом, уставившись куда-то в пустоту, он сидел молча и неподвижно.

Годзан с невыразимой жалостью смотрел то на отца, то на сына.

— Исстари люди рассуждают о законе судеб, но если бы это было правдой, то все мальчишки с рыбного рынка должны были бы стать калеками. Некоторые еще считают, что нельзя заводить ресторан, где готовят угря, но что угорь, что рыба — все одно, живые твари. Предрассудки людьми правят, вот что! Мне вот тоже из-за моего сына одни только слезы.

— Это вы про того, которого зовут Такидзиро? А что он сейчас делает?

— О-хо-хо, не пристало о таком и говорить. Три года назад я краем уха прослышал о нем. Поскольку его видели в одном непотребном питейном заведении возле парка,[45]я решил разузнать, как и что, да попытаться его урезонить, если получится. Один раз я ведь уже махнул было рукой на своего сына, но чувства отца к кровному детищу… Теперь я нарочно, под видом посетителя, пошел к его соседям в питейное заведение, которое мне указали.

— Хм, да… Все родители одинаковы.

— Когда я услышал, что говорят его соседи, то совсем отчаялся. Не иначе как в него вселился злой дух. Как ни в чем не бывало глядеть такому в глаза и высказывать все, что наболело в душе, — только себя расстраивать. Мало ли что из этого может выйти… Я решил, что лучше с ним не встречаться, чтобы не навлечь на себя бед и в будущем перерождении. Так и вернулся, даже своей старухе Дзюкити до сих пор ничего не рассказал.

— Ох, да что же он наделал?

— О-хо-хо, про такое и рассказать-то… никудышные дела… Этот негодник Таки живет там с одной… Да что говорить, она ему все равно что жена. И он спокойно-преспокойно смотрит на то, что эта женщина, которая все равно что жена, принимает клиентов, — каково? Этот мерзавец вроде бы даже сам, первый, предлагает её друзьям и знакомым и к тому же тайком от властей использует её для съемки каких-то неслыханных фильмов. Говорят, что на все вырученные деньги он играет в азартные игры. Даже проститутки-«белошейки»,[46]занятые таким же постыдным ремеслом, — и те таки ругают, прямо грязью поливают, а женщину жалеют. Если уж до такой степени нутро у человека стало гнилое, то это конец. Когда я это все услышал, то твердо решил порвать с ним окончательно. Как представлю, сколько еще этот наглец в будущем наделает хлопот властям, так страх берет… И думается мне, что это тоже воздаяние — за то, что я десятки лет зарабатывал на жизнь рассказами про азартных игроков.

В этот момент, второпях толкнув стеклянную дверь, в банное помещение вбежала женщина, по виду служанка, она совсем запыхалась:

— Хозяин, хозяин, я из дома, из «Китайского мисканта»…

— Что, что такое? Чего так переполошилась?

— С хозяйкой плохо!

— Уж не захворала ли вдруг? Ну-ка, давай оботри меня, сделай милость…

Дзюкити, хозяйка дома гейш «Китайский мискант», весной этого года уже пережила один удар, хоть и легкий, — он сразил её в чайной, куда она пришла на банкет. С тех пор она совсем отказалась от своего любимого сакэ и старалась поменьше курить. Однако сегодня, когда она вернулась от парикмахера, чтобы успеть к двум часам на банкет, неожиданно, прямо возле телефона, с грохотом свалилась без чувств и громко захрипела.

Управительница О-Сада в это время как раз обходила чайные дома и дома свиданий, где работали их гейши, собирала счета. Обе ученицы были на занятиях. Ханаскэ только что ушла на богомолье. Дома остались только кухарка О-Дзю да Комаё. Сегодня был последний день сезона в театре «Синтомидза», и перед уходом туда Комаё собиралась принять ванну. Она села перед зеркалом, намереваясь достать из ящика гребень, которым подправляла обычно боковые пряди, как вдруг её напугал шум и громкий крик кухарки: «Кто-нибудь! Сюда!» — и она сбежала вниз по лестнице.

Комаё отправила растерянную служанку О-Дзю в баню, чтобы та привела Годзана, а сама позвонила врачу. Она хотела перенести лежащую Дзюкити в гостиную, но одной ей это было не под силу. Поэтому она лишь принесла из комнаты стеганое кимоно и накинула на больную. Как раз в этот момент вернулись запыхавшиеся О-Дзю и Годзан, втроём они первым делом уложили Дзюкити в дальней гостиной. Вскоре пришел врач и произвел осмотр. Он объявил, что не сможет ничего сказать, пока не проследит за ходом болезни в течение ночи. Однако, чтобы не беспокоить Дзюкити, он запретил в этом состоянии сразу везти её в больницу. Врач пояснил, что ничего не остается, ничего другого, как уложить больную и обеспечить ей полный покой, а затем, растолковав Годзану, как следует ухаживать за женой, удалился. Через некоторое время пришла сиделка.

Постепенно один за другим вернулись все домашние, установился и какой-то порядок в уходе за Дзюкити, но не успели они вздохнуть свободней, как тут начали являться с визитами гейши и их хозяйки, которые по очереди узнавали новость друг от друга.

Хозяйки домов свиданий, профессиональные балагуры хокан, распорядители из разных заведений… Двери дома беспрестанно открывались и закрывались, телефонные звонки не умолкали. Суматоха стояла такая, что и здоровому человеку впору слечь. Распорядительница без конца снимала трубку, так что ей некогда было даже поесть. Комаё и Ханаскэ встречали посетителей у входа, не имея свободной минутки, чтобы покурить. Только когда по всему дому стали зажигать огни, затих наконец шум от многочисленных визитеров, навещавших больную.

— Кома-тян, давай пока хоть чем-нибудь подкрепимся. Ты бы что хотела съесть?

— И правда! Я с утра сегодня ничего еще не ела. Только как-то уже и не хочется ничего…

— Тогда что-нибудь европейское, чтобы не тратить много времени.

Только Ханаскэ поднялась с места, как зазвонил телефон. Она подошла и некоторое время только поддакивала в трубку, а потом попросила собеседника немного подождать и повернулась к Комаё:

— Кома-тян, это хозяйка дома «Гисюн», говорит, что звонит из театра «Синтомидза».