— Штурмбаннфюрер Отто фон Армист! — задумчиво проговорил Василий.

— Во-во! — Отец Тимофей с уважительным интересом взглянул на участкового. — Именно так его и звали — Отто фон Армист! И вот что я тебе, братец, скажу — этот самый штурмбаннфюрер не иначе как родственников своих здесь нашел.

— Родственников? — удивленно переспросил Василий. — Какие здесь у него могли быть родственники? Здесь же одни русские люди испокон веку живут!

— А вот не скажи, братец! — Священник хитро улыбнулся, и его голубые глаза еще больше посветлели. — И в других-то местах всякого намешано, кто русский, кто не русский, с микроскопом не разберешь, а уж в наших краях и говорить не о чем! Мы ведь почти что на краю России живем, любые завоеватели непременно через наши места проходят. И немцы, и французы, и шведы, и поляки, и до того неизвестно какие племена и народы. И многие здесь оставались, оседали, оставляли потомство. Так что вполне мог тот немец родню свою здесь найти. И нашел.

— Нашел? Вы точно знаете?

— Точно не точно, а только жила здесь еще до революции одна семья богатая, фамилия их была Армистовы. Жили они как раз в этом селе, в Узковатом. Держали кузницу, и мельницу, и еще кое-какие мастерские. В общем, хорошо жили, безбедно. Конечно, и работали много, с самого детства приучались.

Только после революции, сам понимаешь, тем, кто хорошо жил, пришлось несладко. Эти Армистовы не стали дожидаться, пока их раскулачат, и перебрались в город. Кто на завод пошел, кто на стройку, кто еще куда. А в дом их вселилась большая семья из бедноты. Сенька Шушарин с женой и восемью детишками. Все про него говорили, что пустой, нестоящий человек был, пил сильно, а работать с детства не приучился. Правда, при большевиках большим человеком Сенька стал — председателем комбеда, комитета деревенской бедноты. Тогда в деревнях у нас так и говорили — пришла комбеда, отворяй ворота.

Однако работать Сенька так и не научился, гвоздя вбить толком не умел, непременно криво выходило. Так что вскоре дом Армистовых пришел в убогое состояние — крыша прохудилась, стекла в окнах повыбили да заменили фанерками… ну, я вообще-то не о том. Короче, тот немец, фон Армист, долго по окрестным деревням что-то разыскивал, а потом как узнал, в каком доме раньше Армистовы жили, так в этот старый дом прямо каждый день приезжал, перебирал его чуть не по бревнышку. Причем все самолично, солдатам своим не доверял. Старуха одна видела, как он печь по кирпичику разбирал!

Кстати, Сенька-то Шушарин и при новой власти не пропал — в полицаи пошел. Он только работать не умел, а нос по ветру всегда держал очень ловко.

— Что же такое искал тот штурмбаннфюрер? — не удержался Василий от вопроса.

— Кто же его знает! — Священник пожал плечами. — Только одно скажу: не иначе эти Армистовы ему родней приходились, и он какую-то семейную тайну знал. И еще скажу — нашел он то, что искал.

— Нашел? — удивленно переспросил участковый. — А откуда вы это знаете?

— Та же самая старуха, которая видела, как немец печку разбирал, соседка Шушариных, она как-то утром видела, что немец с чердака старого дома спускался, и в руках у него какая-то шкатулка была. Она к отцу Иннокентию пришла и тут же рассказала. Отец Иннокентий ее еще пожурил — судачить, говорит, и сплетничать, Матрена, это грех. А она ему — мол, какая же это сплетня, если я своими глазами видела. Это не сплетня, а самая что ни на есть правда.

Только больше немец в тот дом уже не приезжал. Так что я думаю — не соврала Матрена, нашел он то, что искал.

Участковый внимательно выслушал рассказ старого священника и задумался.

Если допустить, что священник ничего не путает и неизвестная Матрена шестьдесят лет назад ничего не приврала и в самом деле видела, что немец Отто фон Армист нашел в старом доме шкатулку, то не может ли эта бронзовая лапка иметь отношение к той шкатулке? А что, видел он как-то в краеведческом музее такую шкатулку: вместо ножек — львиные лапы.

Стало быть, немец-перец-колбаса спрятал шкатулку в железный ящик и утопил в озере вместе с остальным добром. Некогда было вывозить, наши уже немцам на пятки наступали. И неизвестный убийца все затеял из-за этой шкатулки. Но что же такое в ней было, из-за чего он убил четверых человек? Да еще и пятого, своего помощника…

— Ну, братец, не обессудь, — прервал старый священник Васины размышления. — Что мог, я тебе рассказал, а теперь мне пора: меня люди ждут, крестины у меня сегодня! — И его бледно-голубые глаза засветились тихой радостью.

На следующий день Василий Уточкин поставил свою машину перед ядовито-розовым зданием управления, огляделся по сторонам и вошел внутрь.

За стойкой сидел дежурный по управлению молодой лейтенант Укропов. Увидев Василия, он как-то странно заулыбался — одна половина лица вроде бы улыбалась участковому, а другая кривилась в сочувственной гримасе.

— Тебя Петр Порфирьевич ждет! — сообщил он вместо приветствия. — Давай к нему скорее!

— Здорово, Укропов! — проговорил Василий, облокотившись на стойку. — Я и сам к нему хотел идти. У меня интересные данные есть…

— Давай, давай! — поторопил его лейтенант и, понизив голос, добавил: — Он сегодня в форме!

Это дурной знак.

Заместитель начальника управления по оперативной работе майор Петр Порфирьевич Долгоносик приходил на службу то в штатском костюме, то в милицейской форме. В соответствии с известным философским утверждением, гласящим, что бытие определяет сознание, от формы одежды зависело настроение Долгоносика и отношение к подчиненным. Собственно, в разной одежде он становился совершенно разным человеком.

Когда Петр Порфирьевич носил штатское — это был мягкий, демократичный, отзывчивый начальник, внимательно прислушивающийся к своим подчиненным, часто соглашающийся с их мнением и охотно идущий им навстречу.

Когда же он надевал форму — он тут же превращался в самодура и деспота. Орал на подчиненных, всячески их унижал и действовал по принципу «я начальник — ты дурак».

Поэтому все сотрудники управления, подчиненные Долгоносику, старались заранее выведать, как он сегодня одет, и стремились попасть на прием в его штатском состоянии.

Однако сегодня Василий Уточкин не мог отложить посещение начальства. Кроме того, он был горд своими достижениями, хотел сообщить о важных находках и не знал за собой серьезных прегрешений, поэтому не слишком опасался начальственного гнева.

Он вошел в приемную.

Секретарша Долгоносика Анна Антоновна, представительная дама средних лет с погонами прапорщика, сидела за столом, покрытая красными пятнами. На щеках ее виднелись отчетливые следы слез.

— Как он сегодня? — вполголоса спросил Василий, покосившись на дверь начальника, в лучших советских традициях обитую вишневым дерматином.

— Не спрашивай… — отмахнулась Анна, прикрывая лицо платком. — Иди… иди… он тебя ждет!

Василий поправил форму, резко выдохнул, как перед прыжком в холодную воду, и вошел в кабинет Долгоносика.