Одним из важнейших дел императоров древнего Китая было отправление конфуцианских ритуалов. Хубилай следовал конфуцианским заветам, выставив поминальные таблички своих предков в Великом Храме, построив святилище Конфуция и установив алтари земли, гор и рек. Еще одна задача, стоявшая перед китайскими императорами и имевшая важное значение для земледельческого общества, заключалась в исправлении календаря. Император, будучи звеном, соединяющим человечество с природой, должен был дать людям точный календарь, чтобы они могли вовремя сеять и собирать урожай. Хубилай унаследовал календарь династии Цзинь, который был введен в 1137 г. После прибытия персидского астронома Джамаль ад-дина в 1267 г. образовался круг ученых, способных создать точный календарь.

Кроме того, в обязанности конфуцианского императора входило покровительство ритуалов, связанных с музыкой и танцами. Древние китайцы верили, что правильное исполнение музыки и танца обладает магической властью над силами природы и что пренебрежение со стороны двора или неправильное исполнение этих ритуалов приводит к нарушению равновесия в природе, которое вызывает наводнения, землетрясения, засухи и другие катаклизмы. Сам Конфуций называл ритуалы «прежде всего орудием образования. Они возвышают добродетель; они составляют неотъемлемую часть Пути, который побуждает одного благородного человека любить другого и облегчает управление простыми людьми». Конфуцианский император был обязан следить за сохранением этих обрядов и участвовать в них, но после падения империи Цзинь в 1234 г. они перестали соблюдаться. Китайские источники и на сей раз приписывают заслугу восстановления и поддержания традиционных ритуалов Лю Бинчжуну. В 1269 г. он предложил Хубилаю ввести при дворе музыку и танцы. По другому китайскому источнику, восстановить церемонии с музыкой и танцами предложил в 1262 г. Яо Шу, но чаще всего главным поборником возрождения этой традиции считается Лю. Хубилай с энтузиазмом откликнулся на предложение и поручил эту задачу самому Лю, который, в свою очередь, дал нескольким ученым-конфуцианцам указание изучить ритуалы, соблюдавшиеся при прошлой династии. По завершении изысканий они должны были создать подобающую музыку и танцы для монгольского двора. Вероятно, показательнее всего тот факт, что им было приказано обучить церемониалу группу из 200 монголов, которые, по-видимому, должны были привить эти китайские ритуалы своим сородичам. К 1271 г. конфуцианская придворная музыка и танцы были введены в церемониал монгольского двора. Учреждение Службы Императорских Жертвоприношений и Ритуалов также свидетельствовало о поддержке, которую оказывал Хубилай в этом начинании.

Однако это толкование событий, связанных с восстановлением придворной музыки и танца, вновь принижает роль Хубилая. Судя по сведениям источников, получается, что Хубилай просто действовал по подсказке своих китайских советников. Однако летописи монгольской династии показывают, что еще до вмешательства Лю и даже еще до своего восшествия на трон Хубилай приказал некоему Сун Чжоучэню написать подходящую музыку для церемониалов, проводившихся в его только что отстроенной столице Кайпине. Вполне естественно, что, став великим ханом, он решил возродить ритуалы, подобающие его сану. Вряд ли ему требовалась при этом чья-то подсказка. Вероятно, предложение, исходившее от Лю, в очередной раз подняло вопрос о церемониале, но на самом деле Хубилай задолго до этого прекрасно представлял себе, какое символическое значение имеют музыка и танцы в глазах китайцев.

Еще одним доказательством восприимчивости Хубилая к китайским традициям может служить его отношение ко второму сыну, которого он назначил своим наследником, и воспитание, которое он ему дал. Уже в 1242 г., то есть в самый год рождения ребенка, Хубилай согласился дать ему китайское имя. Советник-буддист Хайюнь выбрал ему имя Чжэнь-цзинь, «Чистое Золото». Решив дать Чжэнь-цзиню лучшее китайское образование, Хубилай назначил наставниками мальчика своих советников Яо Шу и Доу Mo. Позже он поручил обучать Чжэнь-цзиня китайским классическим произведениям Ван Сюню (1235-1281), ученому-конфуцианцу. Эти ученые сначала прошли с ним «Сяо цзин» (Книга о сыновьем долге), простой текст, подчеркивающий добродетель сыновьих чувств. Когда наследник одолел это сочинение, наставники перешли к более сложным произведениям. В конце концов Чжэнь-цзинь выучил наизусть «Ши цзин» (Книгу стихов). Правительственный чиновник Ван Юнь составил для Чжэнь-цзиня описание взглядов на управление государством нескольких императоров и министров древних китайских династий. Кроме того, ему пересказывали изречения и истории, призванные утвердить в нем дух конфуцианских добродетелей. Ван Сюнь написал типичное поучение: «Человеческое сердце подобно печати. Если печать верна, то даже если проставить ее на десяти миллионах страниц, ошибки не будет. Если печать неверна, то сколько бы ее ни ставить, будут только ошибки». Сообщают, что Чжэнь-цзинь погрузился в глубокие размышления над этим емким наблюдением Ван Сюня.

В конечном итоге Чжэнь-цзинь был также ознакомлен с другими культами и религиями, распространенными на территории Китайской империи. Он подружился с главным наставником даосов, который обратился к нему с просьбой «объяснить даосское учение кагану (т.е. Хубилаю)». Позже он прошел ученичество у Пагба-ламы и, подобно своей матери Чаби, был весьма впечатлен учением тибетских буддистов. Пагба-лама написал небольшой трактат «Шейчжа рабсал» (Объяснение познаваемого) специально для того, чтобы преподать Чжэнь-цзиню основные положения того течения буддизма, к которому принадлежал сам наставник. Он называл сына Хубилая «принцем-бодхисаттвой», и, вероятно, это говорит о том, что Чжэнь-цзинь все больше увлекался буддизмом. Хубилай, довольный тем, как легко Чжэнь-цзиню удалось завоевать сердца китайцев, оказывал ему все большее доверие и поручал все более важные посты. В начале 1263 г. он назначил его князем Янь, дав в управление область, где впоследствие была построена столица Даду. Очевидно, это было важное назначение. В том же году Хубилай поставил молодого 24-летнего принца наблюдателем над Тайным Советом, тем самым поручив ему важнейшую государственную должность. А в 1273 г. он назначил Чжэнь-цзиня, которому тогда исполнилось 30 лет, своим наследником. Таким образом, Хубилай первым из монгольских правителей сам назвал своего преемника.

Хубилай не нуждался в побуждениях со стороны, чтобы дать своей династии китайское название или восстановить китайские придворные ритуалы. Точно так же ему не требовалось подсказок, как воспитывать будущего наследника китайского престола. Он почти инстинктивно понимал, что монгол, хорошо знакомый с китайской классикой, сведущий в китайских обычаях и этикете, а также в конфуцианском учении и других культах и религиях Поднебесной, будет пользоваться популярностью у китайцев и поможет Хубилаю завоевать их расположение. Он осознанно давал Чжэнь-цзиню именно такое образование, чтобы привлечь к нему сердца китайских подданных.

Еще один способ привлечь ученых-конфуцианцев заключался в предоставлении им реальной поддержки по пропаганде их взглядов. Например, Хубилай одобрил перевод китайских сочинений на монгольский. Естественно, он отобрал тексты, которые могли пригодиться в делах правления, особенно сочинения по административному устройству и истории. В этом выборе явственно проявился его прагматизм; источники, которые он приказал перевести, могли принести непосредственную пользу монгольской знати. Однако, если он хотел приобрести влияние среди китайских ученых, он должен был поощрять также перевод конфуцианских текстов. Под его покровительством были переведены такие сочинения, как «Книга о сыновьем долге» и «Книга истории». Среди прочих трудов, переведенных его конфуцианскими советниками, было произведение «Дасюэ яньи», написанное Чжэнь Дэсю (1178-1235), который применил учение нео-конфуцианца Чжу Си, жившего в эпоху Сун, к практическим вопросам управления. Обеспечив перевод этих текстов для ознакомления монгольской элиты, Хубилай показал китайцам, что он с уважением относится к конфуцианским воззрениям и вовсе не собирается чинить препятствия их распространению. Кроме того, он инициировал перевод историй правления Угэдэя и Мункэ, известных под названием «Правдивые записи» (Ши-лу), а также сборники собственных указов. Он стремился добиться одобрения китайцев, поощряя переводы их политических и нравственных поучений. Для претворения в жизнь более прагматических задач он учредил монгольскую академию Ханьлинь, которая должна была заниматься переводами его указов и постановлений с монгольского на китайский.