У меня имелась серьезная проблема с Уиллом на индивидуальных сеансах: мне было с ним скучно ! Это случалось и с другими пациентами. Пройдя через обязательное «танго» знакомства, новизну истории, выяснив сексуальные секреты и «возбудители» мужчины, узнав о противоречиях в его отношениях, я, бывает, утрачиваю к нему интерес. Поначалу с головой ухожу в работу — и вдруг где-то в середине тяжелого пути, от сеанса к сеансу, по кирпичику выстраивая самооценку пациента, чувствую себя так, будто уже выжала все вкусные соки, и остается лишь осадок раздражения от его неловких усилий.

Однажды после сеанса с Уиллом я пришла домой и позвонила маме.

— Психотерапия — такая скука! — заявила я. — Эти мужики невыносимо скучны! Серьезно, обслуживать столики и то было веселее! Может быть, мне стоит заняться чем-нибудь другим?

— Брэнди! — попыталась она взять строгий материнский тон, но не выдержала и рассмеялась.

Я должна сделать паузу, чтобы объясниться. Моя мама — красивая женщина, внешне похожая на Элизабет Тейлор, с блестящими черными волосами, большими синими глазами, белой кожей и с замечательной способностью, свойственной волшебным существам, — излучать любовь. Она человек высокодуховный и неизменно дарит свою любовь всем на свете: сумасшедшим, беднякам, мне, когда я того не заслуживаю… В ней есть тот свет, который часто замечаешь в людях, посвятивших свою жизнь духовным практикам, это своего рода энергетическое силовое поле сияющей доброты.

Приведу только один пример. Как-то в округе, где она живет, объявился преступник, который стучал в двери, а потом насиловал женщин, которые ему открывали. Когда он постучался к моей матери, она понятия не имела, кто он такой. Она пригласила его в дом, и кончилось их общение тем, что он долго с ней разговаривал, молился и рыдал, а потом она отвела его в церковь. Я только посмеиваюсь при мысли о том, что он и представить себе не мог, на кого нарвется.

Так что неудивительно, что мамуля тут же вступилась за моих пациентов.

— Тебе нужно относиться к ним с состраданием, — заявила она. — Не отчаивайся. Будь светом во тьме.

— Ага. Я в курсе, что мне положено проявлять сострадание, — сказала я, утешаясь звуками ее голоса. — Но мне кажется, со мной что-то не так. Неужели я обязана сострадать постоянно ?

Мне это казалось недостижимым духовным идеалом. Такое просто не может быть нормой. Да есть ли на свете такие люди, которые все время сострадают всем и каждому? Я знаю, что терапия получается у меня лучше всего, когда я ощущаю сострадание к пациентам, но дело в том, что я ощущаю его не постоянно .

Однако я научилась выполнять все необходимые «телодвижения». Я знаю, что нужно говорить и как себя вести, но, поверьте мне, пациенты способны чувствовать разницу. Это как механический секс: два человека могут выполнять все положенные движения, но при этом ничего не чувствовать. Различие познается интуитивно.

Вот она, фундаментальная проблема человеческой привязанности, думала я. Если уж пациент не может наладить контакт со мной, с человеком, которому он платит, чтобы тот говорил ему правду, тогда с кем же он сможет ощутить контакт? Какого рода сексом он занимается, если не обладает реальной способностью почувствовать единение с женщиной?

Я безуспешно пыталась ощутить сострадание к Уиллу, но это удалось мне только тогда, когда он бросил эту реплику в группе, выражая свой иррациональный гнев по отношению к женщинам.

Это был один из ключевых моментов: до сих пор Уилл не давал мне ничего, за что я могла бы зацепиться, на чем строить контакт. Но когда он честно ответил на вопрос Антуана, я смогла ощутить настоящее страдание за его бравадой. И сумела ему посочувствовать.

Временами на сеансах с мужчинами мне казалось, будто я общаюсь с бесчувственными деревяшками, отбросами человеческого рода, киношными дроидами. Их лица хранили застывшую неподвижность, словно вышедшие из мастерской таксидермиста. После таких сеансов я брела домой из офиса, ощущая усталость и чувство поражения, думая: и чего ради я так усердствую? Но теперь я осознала, что именно этой группе пациентов я была нужна больше всего. Это была моя работа — вызывать их на откровенность, помогать им отыскивать свои чувства и разговаривать со мной о них, чтобы я могла сочувствовать им.

Какие бы чувства ни витали в кабинете, этим мужчинам приходилось идти на риск и позволять мне увидеть то, что скрыто под поверхностью. Должно быть, то же самое происходит и в сексуальной сфере. Чтобы в сексе была страсть, в нем должно присутствовать «я» человека.

Если то, с чем я сталкивалась в своем кабинете, было индикатором неспособности моих пациентов формировать настоящие привязанности во всех областях жизни, значит, мне нужно было улучшить их способность контактировать со мной и остальными членами группы. Для этого требовалось, чтобы они понимали: наши терапевтические отношения — это не просто услуга, но отношения значимые; они важны для меня, а я важна для них; и другие люди в их жизни важны, и важен секс.

Я решила научить своих пациентов вступать в контакт. Вместо того чтобы скучать и разочаровываться в них из-за их неумения это делать, я поставила себе задачу вытягивать изнутри их сущность, помогать им становиться реальными.

Я решила, что смогу добиться этого, пытаясь ценить в них все, даже те стороны, которые вызывали у меня презрение. Эти люди научились закрываться и уходить от себя, уходить от меня не без веской причины. Я буду предпринимать сознательные усилия, вовлекая этих мужчин в совместный поиск с целью исследовать их психику и их тела, все мрачные глубины, таящиеся в их сердцах, внутренностях и инстинктах, а потом вытащить их наружу и подарить им немного тепла, немного заботы, немного сострадания. Я буду искать малейшие признаки живой жизни и направлять на нее свое внимание.

— Мне приснился сон, будто я бью маму по лицу, да еще много раз, — вдруг заговорил Антуан.

Ого! Такой глубинный и примитивный гнев был совсем не в духе Антуана. Группа была шокирована, как и я, пусть и по иной причине. Только я одна знала, что Антуан рассердился на меня на нашем индивидуальном сеансе, состоявшемся раньше на той же неделе. Я припомнила, как он принялся бегать кругами по кабинету, расстроенно качая головой.

— Что должен означать ваш вид? — спросила я.

— Какой вид?

— Сама не понимаю, Антуан. Это-то и странно.

— Я на вас зол.

Когда пациент направляет свой гнев на терапевта, это важный момент. Нет ничего лучше, чем когда тебе преподносят настоящий материал, «с кровью». Это важная возможность для трансформации, если только не начинать реагировать на личном уровне. У меня-то как раз была склонность автоматически ощетиниваться, и ее надо было держать в узде, потому что мне представилась возможность встретить гнев Антуана и обратить его на пользу, помогая совершить поворот в его отношении к женщинам в целом.

— Что случилось?

— Вы предали мое доверие. Не думаю, что еще когда-нибудь смогу перед вами раскрыться.