Далее события же развивались следующим образом. Сначала они коротко поговорил с Бесланом по мобильному телефону, который люди Беса в Москве приобрели специально для этого звонка всего за полчаса до разговора.

Следующие сутки, Алексей Артемьев, забросив все свои текущие и в большинстве неотложные дела, в том числе подготовку очередной, уже стоящей " в сетке " вещания программы, провел стремительно перемещаясь по Москве на своем огромном устрашающе черном джипе « Сабурбан» Маршрут его перемещений мог бы показаться стороннему наблюдателю несколько необычным, а случись вдруг, что в этот момент за Алексеем Артемьевым наблюдала бы какая-нибудь из спецслужб, ее аналитики сделали бы вывод, что телевизионный волк решил тряхнуть стариной и лично взялся за какое-то журналистское расследование. Они были бы абсолютно правы. Итак в течение одного дня Алексей Артемьев посетил Московскую патриархию, архив Федеральной службы безопасности России, и подмосковную дачу, на которой безвыездно жил сын одного из бывших руководителей союзного еще министерства внутренних дел, с которым, по счастливому для себя стечению обстоятельств давно и крепко дружил Отужинав на открытой веранде небольшого по современным меркам уютного дома, он долго бродил по участку, по узким тропинкам, петляющим между вековыми соснами, неспешно беседуя с хозяином, крепким моложавым мужчиной, а потом попросил жену его — хрупкую маленькую и сейчас еще очень красивую женщину — не счесть за труд и как-нибудь собрать его в дорогу — времени возвращаться в Москву у него уже не было, самолет, которым он полагал добраться до южной губернии, вылетал из Внукова, через три часа.

За сорок минут до отлета самолета он влетел в зал прием официальных делегаций аэропорта « Внукова» и замешкался возле окна дежурной, доставая редакционное удостоверение.

— Ой, ну что вы, господин Артемьев! — кокетливо улыбнулась ему симпатичная немолодая уже брюнетка, привыкшая на своем посту к созерцанию разного рода звезд, и имевшая среди них собственные симпатии и антипатии.

Ему повезло — он относился в ее классификации явно к первой категории — вас наверное весь мир в лицо знает!

Через пятнадцать минут он был уже на борту самолета и привычно, чтобы не терять времени, достал пухлую довольно и объемную записную книжку, на чистом листе которой под цифрой 1 аккуратно написал — «Захоронение».

Это было довольно странно, но дорога в Сент-Женевьев де Буа не угнетала Дмитрия и не пугала тем, что ждало его в ее итоге — тенистыми аллеями старого кладбища, их напоенным ароматом цветущих трав, цветов и свежей теплой земли, покоем По идее, сознание его должно было бы всячески противиться возвращению на то место, в котором началась череда страшных и загадочных событий, приключившихся с ним в эти дни и едва не стоивших ему жизни Он и был готов к этому внутреннему сопротивлению, но в действительности все происходило иначе. Его внутреннее "я", как бы торопило события, заставляя то и дело выглядывать в окно машины, считая каждую милю и ища взглядом знакомые приметы предместья — можно было сказать, что он торопился возвратиться туда и тихие кладбищенские аллеи не пугали, а манили его к себе, заставляя пристально и нетерпеливо всматриваться в пейзаж за окном.

— К чему бы это, Господи? — осторожно подумал Поляков, но по-прежнему внутренне торопил время Они доехали, к счастью, довольно быстро, избежав привычного для пригородов Парижа трафика, и оставив машину на стоянке, торопливо направились к кладбищенским воротам. Правда теперь молодой Куракин вел его несколько другим путем — они пошли к другому, отдаленному входу на кладбище и едва ступив за его ворота, очутились на церковном подворье. Церковь была маленькой и как-то по провинциальному запущенной, по крайней мере Поляков, совершенно иначе представлял себе православный приход знаменитого на весь мир русского кладбища. Однако Куракин не позволили ему зайти в храм, потащив куда то в бок к крохотному строению, которое, оказалось, и было церковной лавкой — Ты хорошо ориентируешься здесь, — заметил Поляков, просто так, не придавая никакого значения своим словам, однако Микаэль неожиданно отреагировал на них бурно и даже встал на месте, прервав свое стремительное передвижение по церковному подворью — Как, ты разве ничего не знаешь? И что же я никогда не рассказывал тебе? Но это странно, я же едва ли не каждому знакомому близко говорю об этом. Мальчиком я пел здесь в церковном хоре. И долго — почти два года Меня пристроила сюда бабуленька и давняя подруга ее княгиня Васильчикова. Обе строго следили, что бы я не отлынивал. Но мне, откровенно говоря, занятие это было по душе, я и не думал им манкировать Вот так. Удивительно все же, что я не рассказывал тебе об этом — Нет, ты не говорил мне, и это, может быть, удивительно, но, вот знаешь мне совершенно не удивительно другое — то, что ты пел в церковном хоре — Отчего же?

— Ну это, знаешь, как-то очень соответствует твоему облику — Что же это — плохо?

— Да нет, не плохо, не хорошо, просто — соответствует и все. Впрочем, скорее наверное хорошо, тут не мне судить, я ведь раньше совсем не задумывался о Боге.

— А теперь?

— А теперь вот и не знаю даже, — Поляков не лукавил В своей прошлой жизни он никогда не был сознательным или, как принято еще говорить, воинствующим атеистом, просто рациональный материалистический склад его ума, все полученное им воспитание и образование не способствовали размышлениям о вере и ее философских и нравственных составляющих Скорее, он был просто неверующим человеком, не склонным признавать присутствие во вселенной некой неподвластной разуму современного цивилизованного человека силы, и уж тем более сообразовывать с ней свои жизненные позиции. Теперь же все незаметным почти образом для него начинало меняться. Все чаще он ловил себя на том, что мысленно обращается к Богу, впрочем это не было еще осознанное обращение, скорее просто упоминание имени Господня, причем чаще всего всуе. Возможно, подсознание его таким вот формальным словесным образом подталкивало сознание к необходимости переосмыслить все произошедшее с ним теперь, да и вообще всю его предыдущую жизнь, обратившись за помощью и прощением к Господу.

Возможно, это было и так, но пока Поляков еще не был совершенно готов осознать и принять ( или не принять) это. Сейчас же, тем паче не время было для отвлеченных размышлений — они переступили порог крохотного помещения, тускло освещенного — в нем было только одно небольшое оконце, и то почти полностью заваленное стопками каких-то книг и брошюр. Одну половину церковного магазинчика( а это был именно он) от другой, отгораживал невысокий узкий барьер — прилавок, на котором был разложены книги, открытки и фотографии, стоял небольшой металлический короб с надписью по-русски: «Для пожертвований». Церковный запах — запах восковых свечей и лампадного масла мешался здесь с запахом библиотеки — пахло старыми книгами, пыльной бумагой и одновременно — от ярких открыток свежей типографской краской Почему-то запах этот показался Полякову приятен За прилавком что-то читала, далеко отнеся бумагу от глаз, как делают это дальнозоркие люди, не носящие очков, пожилая дама, с густыми волнистыми волосам слабо тронутыми сединой. Волосы были просто расчесаны на прямой пробор и собраны на затылке в небрежный волнистый пучок. Одета дама была весьма странно — по крайней мере верхняя половина ее туловища, (нижнююскрывал прилавок) облачена была в свободную, размера на три больше чем требовалось джинсовую рубашку, аккуратно застегнутую на все пуговицы и заколотую под горлом большой, старинной брошью-камеей Сердце Полякова упало. Это была явно не та женщина — той, по его подсчетам должно было быть лет девяносто с лишним. К тому же Микаэль, что-то говорил об инсульте. Нет, это была, конечно же, не та женщина Но как раз в этот момент Куракин вдруг радостно и очень громко, явно нарушая приличия, завопил — Здравствуйте! Нетта Казимировна, вы меня не помните? Я Александры Андреевны Куракиной внук! А раньше, вы помните, может быть? пел в хоре у отца Михаила!