Они прожили жизнь без сожалений, беззаботную до крайности. Ей очень нравилась такая интерпретация, но, в общем, он не был ею. Бабочки образуют узор, такой сложный и запутанный, когда они пробуждаются, порхая с дерева во всех направлениях. Каждая бабочка служит определенной цели в целом, создавая замысловатые линии и соединяя жизни, калейдоскоп невообразимой сложности.

Невероятная цветовая гамма, удивительный узор – величие природы очевидно. Алая бабочка вырывается на свободу, ярко выделяясь на фоне остальных своих собратьев, когда она отрывается от узора, от своего общества, и он обнаруживает, что совсем не удивлен. Ни капельки. Однако чувство в его животе действительно бурлит и кипит немного быстрее.

Это становится все сильнее, и он не может игнорировать очень реальную возможность, он не может игнорировать свою надежду, намного дольше. Он прочерчивает резкую дугу в воздухе по направлению к нему, размытое красно-черное пятно. Он размышляет про себя, внимательно следя за этим. У бабочки есть еще много значений. Слишком много, чтобы сосчитать, честно говоря. Сотни историй и легенд окружали это, казалось бы, обычное существо, но все же… у него был свой собственный предпочтительный смысл.

Бессмертная любовь.

Он никогда бы не признался в этом вслух, но он был среди тех, кто видел в бабочке символ любви. О любви, связи между двумя душами, которая могла бы превзойти жизни, мир, империи, столетия – даже смерть. Он медленно поднимает руку перед собой, его мозолистая ладонь обращена вверх, и сглатывает, грубый звук эхом отдается в тишине. Его сердце стучит в ушах, дыхание поверхностное и учащенное, но рука перед ним твердая и спокойная.

Алая бабочка приземляется прямо в центр его ладони, внезапное, мягкое и едва заметное давление на кожу, и у него перехватывает дыхание. Так близко он может разглядеть узоры на крыльях, знакомые малиновые и алые цветы, украшающие их, расплывчатые и размытые. Она перемещается на его руке, крылья трепещут медленно и мягко, почти успокаивающе.

Он закрывает глаза и впервые в жизни решает надеяться. Некоторые говорят, что остров Амэ-фури-кодзо такой же живой, как духи, которых она ведет, и она знает всех, кто входит, даже лучше, чем они сами. Люди так, так сложны – но у нее есть миллионы лет опыта.

Она будет направлять их всех.

Странно, но многих удивляет, когда они узнают, что она не ограничивает свои обязанности только мертвыми. Она ведет мертвых – почему бы ей не вести и живых тоже? В конце концов, смерть – это жизнь, две половинки одного целого. Не может быть смерти, если нет жизни, а жизнь без смерти по-настоящему нельзя назвать жизнью.

Инь и янь.

И то, и другое должно сосуществовать.

Какое она имеет право удерживать этих двоих, так похожих на нее и на жизнь, двух несчастных влюбленных, которых слишком рано разлучили друг с другом?

Она нарушает правила смерти для них не больше, чем для любого духа, все еще блуждающего по миру, не больше, чем для себя.

И он правда благодарен ей, судьбе, миру и всему остальному, что, хотя бы это желание сбылось. И он может быть рядом с Мегуми не смотря на смерть.

Игнорируя страх в животе, бесконечные двойные ямы предчувствия и предвкушения, он крепко зажмуривает глаза. Со стиснутыми зубами и сердцем, сильно бьющимся в такт крыльям бабочек, он надеется, и он надеется, и он надеется.

Жизнь никогда не была к нему добра.

Была бы смерть?

Когда он, наконец, снова открывает глаза, он с удивлением обнаруживает тонкую руку в своей. Прохладный металл ее многочисленных колец вдавливается в его ладонь, но они не идут ни в какое сравнение с нервирующим холодом ее кожи. Однако он не отстраняется, он почти не реагирует. Облегчение не позволяет ему сделать ничего другого, кроме как тихо, удовлетворенно вздохнуть – и почти сразу же он замирает, вместо этого его наполняет страх.

Амэ никогда просто так не показывает подобное. Что она хочет сказать?

Перед ним же стоит призрак его подруги? Но девушка жива и сейчас находится на острове, тогда почему он видит её?

Медленно его взгляд поднимается вверх по темному вздымающемуся рукаву, по малиновому воротнику и бледной шее, мимо до боли знакомой улыбки. С непрестанно бьющимся сердцем в горле он встречается с ней взглядом.

Их сияющие алые цвета, затененные ее вездесущей шляпой, каким-то образом все еще сверкают тем же решительным огнем, который занимал его сны и кошмары.

Но почему он видит её в другой одежде? Он же помнит, что она была одета в белую школьную рубашку, черные штаны и кроссовки. И плащ, который он дал, чтобы девушка смогла укрываться от холодного ветра острова Камикакуси.

Но то, что он видит сейчас кардинально отличается. Мегуми колец даже не носит!

– Это заняло у тебя достаточно времени, – говорит она через короткое мгновение, ее ухмылка очевидна в ее голосе, и он быстро забывает, как дышать.

Он лихорадочно оглядывает ее с ног до головы, с ошеломленным недоверием и полным замешательством.

Это должно быть невозможно.

– Я иллюзия, того, что могло бы быть если ты не пришел и спас меня.

Так почему же тогда ее рука в его руке? Это должно быть невозможно, но, когда он смотрит на нее, дышит, все, что он мог бы сказать по этому поводу, любые вопросы, которые он мог бы задать о том, почему она все еще здесь, что она делает на этой уединенной поляне, все они умирают. Его замешательство и вопросы исчезают, и все, что он может делать, это молча смотреть, широко раскрыв глаза, как блюдца.

Она выглядит так же.

Почти.

Она нечеткая, по краям, как будто она пересекает грань между «здесь» и «там».

Ее длинные волосы цвета корицы, которые он заплетал и играл с ними больше раз, чем мог сосчитать, неземное развеваются позади нее, развеваясь на несуществующем ветру. Цвета ее глаз, волос, губ, кожи приглушенные и тусклые, в ложной имитации жизни. Ее рука может быть в его руке, но он едва чувствует ее давление. Такое ощущение, что он пытается схватить ветер или воду, как будто пытается поймать пламя в своей ладони.

Если он будет стараться слишком сильно, он знает, что обожжется. Он знает ее так же хорошо, как знает луну или звезды. Смерть не лжет – он знает, что перед ним стоит Мегуми. Это не иллюзия, не трюк, и он уже с трудом может связно мыслить. На ней та же форма,